Показать скрытый текст........На временной станции в Омске большое оживление.
Пассажиры с помощью извозчиков — русских и киргизов вытаскивают из вагонов пассажирских и багажного свои вещи и нагружают их на телеги и высокие дрожки, стоящие в изобилии около землянки, затем все понемногу пускаются в путь.
Мягкая пыльная дорога идет по сочному зеленому лугу до самого перевоза через Иртыш. Небо ясное, безоблачное, но дует постоянный ветер с одной стороны.
Иртыш не широк около переправы. Один берег его пологий, покрытый лугами, а другой (правый), на котором расположен Омск, — обрывистый.
Вода в Иртыше грязно-бурого цвета.
По ней от сильного ветра ходят волны с белыми гребешками.
Течение довольно быстрое.
Пейзаж похож на известную картину Сурикова «Ермак».
Переправляют два парома по очереди, буксируемые двумя колесными пароходами.
Около перевоза скопилась на обоих берегах масса телег и извозчиков, дожидающихся, вероятно, по несколько часов очереди, потому что паромы вмещают лишь небольшую часть желающих переправляться.
Для скорейшей переправы приходится пускать в ход магическое изречение «по казенной надобности», и тогда только можно попасть на первый же паром.
Среди переправляющейся публики ходят рассказы о сильной буре, бывшей на Иртыше в Троицу и потопившей какие-то суда.
Омск — город большой, но однообразный и достаточно скучный.
Расположен он в такой же степи с березовыми рощами, по которой железная дорога прошла уже более 700 верст.
В Омске все улицы широкие, большей частью без мостовой и без травы. По ним стремится пыль во всех направлениях.
Скот гоняют прямо по второстепенным улицам (а может быть, и по первостепенным).
Улицы так похожи друг на друга, что за исключением двух-трех главных, где есть каменные дома, в них ничего не стоит сбиться.
Домишки все почти серые, деревянные, одноэтажные, большею частью с тесовыми крышами, дрянные, ветхие, покосившиеся часто до того, что жутко на них смотреть.
Когда подумаешь, что это за естественный костер при пожаре в ветреную погоду, делается неуютно и жутко.
Настоящих гостиниц нет ни одной, а есть только небольшие номера, в которых часто хотя и грязновато, но насекомых, к удивлению, почти нет.
Номера большею частью содержатся ссыльными поляками, которых в Омске масса, или евреями, которых также немало.
Существует даже особая Кагальная улица, населенная исключительно евреями. На этой улице строится деревенская синагога.
Обстраивается город чрезвычайно медленно и меланхолично.
Движения на улицах, за исключением главной, чрезвычайно мало.
Сразу как-то бросается в глаза, что в Сибири приветливых, живых, радостных лиц гораздо меньше, чем в Европейской России, и что почти все попадающиеся навстречу люди смотрят как-то неприветливо, слегка исподлобья и говорят «до увидания».
Быть может, тому причиной отчасти ссыльный элемент, а отчасти и суровый климат.
Кроме того, от примеси инородческой крови, сколько-нибудь красивые лица страшно редки.
На улицах масса офицеров: видно сразу, что город военный.
Нередко можно встретить всадников-офицеров с дамами, причем часть последних сидит в дамских седлах, а часть — по-мужски верхом в шароварах.
Древесной растительности в городе чрезвычайно мало.
Два-три общественных городских сада представляют мерзость запустения и произрастания лопухов, но не крапивы, которой, к удивлению, почему-то нет.
На одной из площадей приютился зверинец с полотняной крышей, около него толпится народ.
Тут же рядом на земле у телеги сидит какая-то торговка и между разным домашним скарбом продает подержанную рельефную карту Швейцарии, Бог весть какими судьбами попавшую в Омск и никому здесь ненужную.
Впоследствии, после революции, судьба загнала в Омский музей картину, тоже здесь совершенно ненужную и неуместную, а именно «Ледокол Ермак в полярных льдах».
Театр временно переделан из деревянного манежа.
Вечером, в присутствии довольно многочисленной публики, заезжие актеры разыгрывают, как умеют, «Madame sans gêne»1 Викторьена Сарду в убогой обстановке.
Примадонна говорит «мне ндравится».
Может быть, так оно и полагается парижской прачке, ставшей маршальшей, может быть, это остроумное изобретение русских интерпретаторов французской комедии, а может быть, это малая квалифицированность исполнительницы — кто разберет?
Глуповатые и хлыщеватые путейцы, охотившиеся за одной девицей в поезде и ею отшитые, но затем все-таки получившие от её папеньки приглашение на обед, уехали.
Номера, содержимые ссыльными поляками, все набиты битком проезжающими. Поэтому, в то время как Иностранцев устроился получше, мне достался очень плохонький номер, выходящий окнами на двор и очень грязный с виду, с полуободранными обоями, напоминающий изношенные декорации в третьестепенных драматических театрах.
Впрочем, насекомых нет — и то хорошо.
Кормят же вполне прилично и недорого.........
........Наконец на ровной и прямой линии горизонта забелелась какая-то единственная церковь между березовыми колками.
Ямщик сказал, что это Каинск.
Через полчаса повозка уже катила по довольно убогим улицам города, окруженным серыми тесовыми домиками.
Каинск — маленький, дрянной городок, пожалуй, немножко почище Омска, кажется с двумя только церквами и с несколькими каменными домами и каменным винокуренным и пивным заводом.
Невеселое название города напоминает о многочисленных «каинах» — уголовных преступниках, в течение долгих лет прогонявшихся через него этапным порядком по тракту на восток.
За Каинском еще два дня тянулась Бараба.
Еще два дня тракт многочисленными, то разбегающимися, то сбегающимися проезжими дорожками и колеями пролегал по шири, да глади, да Божьей благодати, на утомительно плоской поверхности или очень пологих гривах которой только виднеется береза, да осины, да телеграфные столбы с сидящими на проволоках серыми воронами и хищниками..............
..........Через некоторое время повозка въехала в деревушку Верхние Чемы, у которой существует перевоз и большое село Бердское на противоположном правом берегу Оби.
Деревушка вытянулась одной длинной узкой улицей, приютившись на обрыве. Дома в ней все очень хорошие, крытые тесом.
Деревня разделяется на две половины: одна коренная сибирская, а другая «тамбовская» по имени переселенцев, поселившихся здесь 10- 15 лет тому назад.
Черноземные неуклюжие тамбовцы, забытые на родине и ушедшие от малоземелья, здесь почувствовали себя совсем иначе, развились, окрепли, выросли, стали гораздо ловчее и переняли совсем сибирскую внешность, сохранив пока только особенности своего мягкого говора. В опрятности они, видимо, стараются не отстать от настоящих сибиряков. Вот как иногда полезно бывает уйти от матери к мачехе...........Паром с трудом подтягивают к берегу, он слегка сдавливает привязанную сбоку лодку, борты её трещат.
С берега перекидывают две доски, и пассажиры понемногу выходят. Затем рабочие с баржи берутся за повозку и на руках вкатывают её с криком на крутой, скользкий берег. Испуг на лицах прошел, даже у окончательно растерявшейся бабы.
Перемокшие, грязные, но повеселевшие пассажиры расходятся понемногу по обширному селу Бердскому, шлепая по грязи и «продавая дрожжи», по выражению голубоглазого мужика, то есть дрожа от холода, а мы направляемся в чистую и светлую земскую квартиру. На берегу нас ругательски ругают за то, что мы вздумали переправляться на пароме в такую погоду. Эти ругательства действуют на нас как добрые горчишники, которых мы заслужили. Сгоряча я не заметил, что во время катастрофы слегка вывихнул себе плечо, вследствие чего в течение трех лет после того не мог поднять правой руки выше уровня плеча. Но потом это само собой понемногу вправилось.
Но самое замечательное было то, что ровно за 39 лет до этой переправы, 6 июня 1856 года, то есть как раз в те же числа на этом самом месте переправлялся через Обь в Бердское в тарантасе на пароме мой отец Петр Петрович, направляясь в путешествие на Алтай и в Тянь-Шань.
Он описывает свою переправу так:
Переправа через Обь заняла у меня целый день с 9,5 часов утра до заката солнечного. Для того чтобы совершить эту переправу, пришлось тянуться бичевой вверх течения верст девять. Все это продолжалось часов семь. Затем мы уже стали переезжать поперек Оби, но, достигнув её середины, были застигнуты сильной грозой.
Дождь, сопровождаемый непрерывными молниями и сильными раскатами грома, заливал нас. С трудом мы пристали к берегу, где на возвышенности расположено было обширное село Бердское с тремя церквами.
Бывает же такое изумительное совпадение судьбы у двух географов — отца и сына в одни и те же числа лета, в приблизительно близкую погоду, в одном и том же пункте земного шара! Ему было 29 лет, а мне — 25, то есть возраст близкий. Он называет эту свою переправу «опасной». Моя переправа, занявшая меньше времени, оказалась еще опаснее. И самый способ переправы за 39 лет нисколько не изменился!
Переправлялись мы через Обь 4 часа — не более шести верст против течения, ширина же Оби не превосходит здесь одной версты. Бердское — богатое село с универсальными магазинами.
На другой день мы с Иностранцевым отправились в коробке смотреть на геологические обнажения реки Верди у Гороховской Крупчатки. Утро серенькое, по временам выглядывает солнце. Ехали четыре версты бором по большой дороге.
Проехали через мост около Крупчатки. Крупчатка — целый поселок со зданиями всевозможных размеров — от одноэтажных до четырехэтажных.
Крупчатка приводится в действие водой (турбины и запруда) и соединена с Бердским телефоном.
Освещается весь поселок электричеством, приводимым в действие водой.
Совершенно по-американски: среди густого бора такое учреждение.
Тут же помещается несколько изящных домиков-дач: это резиденция хозяина.
Выше Крупчатки мы видели у воды под мощной толщей песков глинистые серые сланцы с крутым падением (72°). В бору встретили двух гадюк.
Затем посетили Горохова. Попали к нему на именины его жены и малолетней дочери — две Анны. Видели там весь бердский бомонд, исключая заседателя.
Бомонд состоял из нашего соседа по комнате в Бердской земской квартире — ревизора школы, довольно представительного мужчины в форменном сюртуке, очевидно, имеющего успех среди местных дам, которые, кстати, все — рожи, весьма представительного чиновника по крестьянским делам — бывшего павловского офицера, молодого священника, волосатого молодого дьячка с семинарской физиономией, какого-то седого старика с курчавыми волосами и бородой, почтенной наружности, круглолицей, белокурой учительницы Бердской школы, слегка напоминавшей певицу Долину, двух окончивших томских студентов, из которых один донашивал свое платье, состоявшее из потерявшей всякий цвет суконной фуражки, белого коломянкового кителя и таких же брюк, загорелого, черного доктора Березина, служившего на Гороховской Крупчатке и нескольких других малозаметных дам и кавалеров.
Горохов — кругленький, любезный и очень простого, вполне приличного и достаточно образованного обращения человек, побывавший заграницей, угощал нас усердно.
У него была масса детворы и старший сын — томский гимназист 7-го класса. Я ездил с ним в лодке на противуположный берег Верди и осматривал ниже плотины те же сланцы, но более зеленоватые (хлоритовые). Мы пробыли у Горохова до вечера и осматривали его великолепную четырехэтажную крупчатку — последнее слово техники, а я, кроме того, катался на велосипеде его сына. Вечером пошел дождь, и мы вернулись в Бердское в пролетке Горохова.
Поднявшийся на следующее утро 14-го июня холодный ветер скоро разогнал тучи. Я с Иностранцевым выехал по почтовой дороге дальше. Сначала дорога шла верст шесть-семь сосновым бором, растущем на песке и супеси. Затем выехали на более открытые места, очень живописные. Дорога пролегала по левому берегу притока Оби Берди. Противуположный правый берег покрыт почти сплошь хвойными лесами. В глубине долины течет, прихотливо извиваясь, то синея, то серебрясь на солнце, речка, не достигающая при средней воде более 30 сажен ширины. В долине довольно часто расположены села. Через несколько часов местность, сохраняя прежний характер, стала еще красивее, планов было еще больше, высоты стали значительнее, а где-то далеко-далеко, на самом горизонте появилось серовато-синеватая волнистая линия небольшого Салаирского горного кряжа..........
Скрыть текст
..........Из Карпысака мы с Иностранцевым 13 августа выехали в Кривощеково для того, чтобы возвращаться домой. Кривощеково - это впоследствии Ново-Николаевск или, как теперь его зовут, Новосибирск.
В 1895 году строился около него железнодорожный мост через Обь, и на месте нынешнего более чем 100-тысячного города, административного центра Сибирского края, был глухой бор, где мы с Иностранцевым ночевали в новопостроенном сосновом домике у молодого лесничего Имшенецкого (сына академика), жившего там с молодой, симпатичной и очень любезной женой.
Она нас предупредила, что, несмотря на всю чистоту в доме, нас будут ночью тревожить клопы, любящие новые деревянные постройки и занесенные в контору рабочими.
Это подтвердилось.
Туда же приехал и главный кабинетский лесничий, седой, одноглазый старик Тонков, с которым Иностранцев познакомился в Барнауле.
С ним втроем мы поехали в Европейскую Россию.
Близ моста в Кривощекове обращали на себя внимание глыбы доставленного для мостовых устоев белого гранита с Урала,над обработкой которых
Переправившись через Обь, мы сели в служебный железнодорожный вагон, переделанный из товарного, и рабочий поезд довез нас до села Убинского.
Далее до Кожурлы в Барабе железный путь всё еще не был сомкнут, и нам пришлось ехать в экипаже верст более двадцати вдоль полотна по времянке.
От Кожурлы мы доехали опять-таки в служебном вагоне, с рабочим поездом до Омска, где Иностранцев у нас на глазах предавался своим распивочно-легкомысленным удовольствиям, однажды затащив нас с Тонковым на квартиру к добродушному совсем пьяному и очень гостеприимному генералу, с которым он только что перед тем познакомился.
Нам обоим, конечно, это не доставляло ни малейшего удовольствия, но он этого не замечал.
Из Омска мы поехали дальше, и я вышел в Ряжске, откуда направился в Гремячку, куда прибыл в двадцатых числах августа и оставался там до первой половины сентября.
это от души
