Что держит в Новосибирске? (часть 8)

Венчурный инвестор Сергей Белоусов: Поменять среду быстро нельзя

Ксения Собчак поговорила с основателем компании Acronis об утечке мозгов, «законе Яровой» и о том, что в России умеют делать не хуже, чем у других


Многие еще помнят времена, когда слова «инновации», «высокотехнологичные стартапы» и «IT-сектор» регулярно мелькали в новостях, создавая для любознательного журналиста множество информационных поводов. Те времена ушли, и случаев поговорить с умными людьми, разбирающимися в этих занимательных предметах, стало меньше. В этом смысле приятным сюрпризом стал очередной законопроект об ужесточении, запрете и недопустимости действий, известный как «пакет Яровой».

Среди всевозможных причудливых статей была в законе и норма, обязывающая хранить информацию о телефонных звонках и электронную переписку в течение полугода. Представители IT-сектора и телекоммуникаций сразу же сказали, что этот закон убьет их бизнес, а некий отставной генерал возразил им, что у государства всегда припасен для бизнесменов паяльник и утюг, так что пусть помалкивают. Все это вместе и создало прекрасный повод поговорить с Сергеем Белоусовым — венчурным инвестором, создателем компаний Rolsen и Parallels, основателем и генеральным директором компании Acronis, старшим партнером венчурного фонда Runa Capital... Наверное, целой страницы не хватит, чтобы перечислить все инновационные проекты, к которым Сергей приложил руку.

Особенно мне хотелось вспомнить вместе с Сергеем Белоусовым те недавние времена, когда высокие технологии в стране были в большом фаворе и он сам вместе с Владиславом Сурковым корпел над планами Сколковской новосиликоновой долины. Что изменилось в его отрасли с тех пор? И что нам всем теперь с этим делать?

О молоке и корове

СМожет быть, на последнем Петербургском экономическом форуме вы видели выступление профессора Массачусетского технологического института (MIT) Лорена Грэма, который буквально за пять минут объяснил, почему в России в принципе невозможна инновационная экономика: «Вы все время просите молоко, а я говорю, что молоко не продается без коровы. Создайте демократические институты, конкуренцию, охрану авторских прав — и появится Сколково».

На форуме я не был, но этого человека знаю. Он же не разбирается, как он может разбираться? Лорен Грэм — профессор Массачусетского университета, специалист по истории науки, талантливый и высококвалифицированный научный чиновник. Но он не настолько глубоко разбирается в экономике, особенно в российской. Россия — страна со сложной культурой, а культура больше, чем политика, имеет отношение к науке и технологиям. Теперь смотрите: в России по определению не может быть большой экономики, потому что в мире живет 7 миллиардов человек, из них в России только 2%.

СВы — человек с сингапурским паспортом, создали глобальную компанию. Вам не кажется, что вы сегодня не очень нужны здесь, среди этих двух процентов?

Простите, не понял: я им не нужен или они мне не нужны?

СТакие люди, как вы, здесь не нужны. В России, очевидно, не инновационная экономика.

Во-первых, это не совсем так, а во-вторых, в России до сих пор производят математиков, физиков, программистов мирового уровня. Всего в России их примерно 500 тысяч, из них 5 тысяч — мирового уровня, 50 тысяч — очень хороших. Мне важно набрать эти пять тысяч людей мирового уровня. Лучшие мозги идут ко мне.

Вы понимаете, инновационная экономика — это какое-то общее понятие. Мы делаем компанию, мы надеемся, что она будет такого же размера, как, например, Google. Чтобы стать компанией с капитализацией, подобной Google, нам нужно будет, к примеру, иметь 10 тысяч инженеров — это не очень много. Можем их найти в России? Можем. Будут ли лучшие инженеры в России работать у нас? Будут. Будут ли лучшие инженеры Индии работать у нас? Нет. Почему? Да кто мы такие в Индии?!

ССейчас ваши продажи в России составляют 2%, два года назад эта цифра было около 3%. Это в районе статистической погрешности по сравнению с продажами в США — 35%, или в Европе — 40%. Зачем вам вообще продвигать бренд в России?

Здесь у нас половина сотрудников. Мы хотим нанимать здесь больше людей, и поэтому в России продвигаем бренд. В основном все-таки мы в России гораздо больше тратим денег, чем зарабатываем.

СЗачем вам это?

Я родился в России и учился в Физтехе. В России я разбираюсь в том, что хорошо и что плохо.

СТак называемый «пакет Яровой» — это хорошо или плохо? Как он повлияет на ваш бизнес?

Мы стараемся стоять как можно дальше от того, чтобы на нас могли влиять законы. Как-то мы говорили об этом с Аркадием Воложем. Тогда его партнер Илья Сегалович стал ходить на митинги на Болотной, а Волож ругался, потому что это политика.

СНо вы с гордостью говорите, что ваша система хранения подпадает под российский ГОСТ, и, собственно, этот закон должен привести к увеличению ваших продаж.

Я пока детально не вникал в этот закон. У нас, как вы сказали, продажи в России составляют только 2%. Поэтому «закон Яровой» так уж сильно не повлияет на наш бизнес. В принципе, конечно, информацию нужно защищать, каким-то правильным образом хранить, информация должна оставаться на территории страны, в огромном количестве стран так и сделано.

СНо вы понимаете, почему в России эта тема вызывает такое возбуждение определенной части общества?

Конечно, понимаю. Я также понимаю, что Россия вообще такая страна, в которой очень часто даже с виду безопасные инициативы превращаются в перегибы. Вы второй человек, который мне задает вопрос об этом законе, но я специально про него ничего не читал, чтобы не отвечать подробно. Если хотите, ради вас я прочитаю и пришлю вам свои мысли в течение 48 часов.

Мысли Белоусова (присланы через 14 часов после интервью)

1. Выполнение этого закона буквально сводится к хранению всеми операторами связи всего транзитного трафика за 6 месяцев. Это очень дорого и технически плохо реализуемо. Требуемый для этого объем носителей по порядку близок к мировому объему их производства. Россия такие носители не производит, придется импортировать все. Понадобятся новые дата-центры, в разы превышающие по мощности существующие. Эти дата-центры будут потреблять сотни мегаватт электроэнергии — как Брянская область, например. Вероятно, практическая реализация затронет гораздо меньшие объемы или просто будет провалена.

2. Обратите внимание на пункт 41 подписанного закона, который требует предоставить государству ключи шифрования. Это очень вредное требование. Чтобы предоставлять государству ключи, их необходимо, во-первых, знать, во-вторых, где-то хранить и, в-третьих, иметь способы передачи. Все это противоречит интересам безопасности. Неизвестно, понадобятся ли эти ключи государству, но злоумышленники разного рода будут очень рады открывшимся возможностям. Реализация закона на практике отбросит интернет-отрасль в каменный век и изолирует российский сегмент интернета от мира лучше, чем китайский файрволл.

На граждан, использующих end-to-end-шифрование для частных нужд, закон не распространяется: они не подпадают под определение организатора распространения информации и свои ключи отдавать не должны. А вот операторы сети или сервис-провайдеры должны, а поскольку этих ключей у них попросту нет, они попадают на штрафы.

3. Самое любопытное, что эта ненужная информация будет храниться в куче копий — по всем транзитным узлам. Существующие оптоволоконные сети сильно децентрализованы, для съема трафика придется или менять топологию, или собирать и сохранять информацию во множестве точек. Дедупликация в таких объемах и на распределенной сети очень затратна и не имеет экономического смысла. Ну а с шифрованием еще и невозможна в принципе, по крайней мере при текущих стандартах.

Таким образом, если за два года до практического вступления закона в силу правительство не переформулирует требования более разумно, Россия будет нести огромные расходы на хранение никому не нужной зашифрованной информации без возможности ее как-то использовать. Интернет-отрасль потеряет конкурентоспособность из-за вероятного отказа от мировых стандартов и изоляции внутри страны, а террористы и прочие злоумышленники совершенно не заметят никаких неудобств и будут продолжать пользоваться end-to-end-шифрованием или другими методами для обхода этого закона.

В любом случае, польза этого закона для борьбы с террором очень сомнительна, а отрицательный эффект для экономики России очевиден с точки зрения стоимости реализации, падения конкурентоспособности, недополученной прибыли и недоплаченных налогов. Заработают разве что строители дата-центров и систем хранения данных, собранных из импортных компонентов.

Как потерять двадцать миллиардов

СВам не кажется, что попытка создания инновационной экономики через какое-нибудь Сколково — абсолютно искусственная история?

Почему искусственная? Там есть конкретные программы. Результаты Сколково известны — они профинансировали 1432 проекта на приблизительно 10 миллиардов рублей.

СНе это называется результатом. Есть Силиконовая долина, есть Instagram с капитализацией в миллиарды долларов, есть Apple, есть Google, есть Facebook — компании, которые меняли мир.

Я не могу на этот вопрос отвечать абстрактно. Силиконовая долина действительно есть, но 100 лет назад ее не было. Я не хочу ни демонизировать, ни романтизировать Сколково. Есть хороший способ потерять 20 миллиардов долларов: надо начать проект, для которого нужно 50 миллиардов долларов, тогда двадцати не хватит, и они потеряются. Сколково — проект, который в некоторый момент перестал быть политически важным, и его финансирование, хоть и большое, все равно в 3–5 раз меньше, чем нужно.

Сколково можно условно разбить на три части. Во-первых, недвижимость. Это офисные здания, они неплохо построены, подходят для научно-технологических проектов, и ничего в них ни ужасного, ни прекрасного нет — офисные здания во всем мире строят. На них, наверное, никто не потеряет деньги, а кто-то, возможно, заработает. Во-вторых, университет Сколтех. Я отношусь к нему достаточно презрительно. Мне вообще никогда было не понятно, зачем нужно поддерживать Сколтех, а не Физтех или МГУ, НГУ, СПбГУ. Зачем создавать университет, в котором каждый студент, каждый профессор, каждая статья обходятся бесконечно дорого? При этом все равно там есть какие-то студенты, какие-то ученые, они пишут какие-то статьи. Я надеюсь, что когда-нибудь Сколтех объединят с Физтехом или с МГУ, и он хотя бы не полностью исчезнет.

А третья часть — это грантовая программа. Она, безусловно, не идеально организована, но она неплохая. За время своего существования Сколково раздало несколько тысяч грантов различным проектам. Эти проекты-стартапы — многие из них мирового уровня — создали более 18 000 рабочих мест, их суммарная выручка более 80 миллиардов рублей. Это хороший результат. Там есть минимум сотня качественных проектов, у которых есть технологии, есть продукты, они продаются во всем мире. В России никакой другой фонд не поддерживает предкоммерческую стадию. Однако, несмотря на разработку технологий мирового уровня, отсутствует реальная связь и взаимодействие с индустрией. Например, среди резидентов Сколково есть компания ComfortWay, которая недавно закрыла первый раунд инвестиций в размере 6 миллионов евро от европейских телеком-компаний и частных инвесторов в проект универсальной виртуальной SIM-карты, работающей по местным тарифам операторов по всему миру. Другой резидент, WayRay занимается созданием устройства, которое способно расширить рамки привычных представлений о вождении, делая его более безопасным и эффективным. WayRay проецирует изображение на лобовое стекло в формате дополненной реальности. Кстати, она тоже привлекла частные инвестиции на 6 миллионов долларов.

Одним словом, вкладывать деньги в Сколково в некотором смысле лучше, чем спонсировать российскую женскую сборную по волейболу, например.

С.Это совпадение, что самые крупные гранты от Сколково получили компании, которые принадлежат вам? Компания Parallels, которую тогда уже сложно было назвать стартапом, компания Jelastic, Российский квантовый центр...

Самый большой грант — это, наверное, был Российский квантовый центр. Это научный центр, который занимается фундаментальной наукой с большим и краткосрочным прикладным потенциалом, он функционирует, пишет очень много статей в мировые научные журналы. И, кроме того, этот центр дал начало уже более чем 12 коммерческим проектам, из которых не меньше трех уже превратилось в отдельные компании. Но это все равно очень маленький процент всех денег. У нас просто были хорошие проекты, которые подходили под их грантовую политику.

С.Российский квантовый центр, который, как известно, создан по инициативе Владислава Суркова, получил крупнейший грант от Сколково, а именно 1,33 миллиарда рублей. Это как-то связано с вашей с Сурковым дружбой? Насколько я знаю, в 2011 году в кабинете Суркова были большие переговоры, в которых участвовал Вексельберг и нобелевский лауреат Вольфганг Кеттерле.

Центр получил грант с одобрения Владислава Суркова и при его поддержке, но не по его инициативе. Инициатива была моя, Миши Лукина и Евгения Демлера. При участии Вольфганга Кеттерле и Джон Дойла.

СПри этом на встречу пригласили блогеров Илью Варламова и Кристину Потупчик. Вам кажется, это адекватное восприятие реальности: сажать рядом нобелевских лауреатов, бизнесменов и Кристину Потупчик?

Давайте попытаемся съесть слона по частям. Первая часть слона: Российский квантовый центр никогда не получал 1,33 миллиарда рублей. Он должен был их получить, но...

С...Сурков оказался в опале...

...и Российский квантовый центр получил от Сколково, я думаю, около 400 миллионов рублей, то есть намного меньше. Квантовых центров очень много в мире: есть в Сингапуре, есть в Барселоне. Бюджет хорошего квантового центра 30 миллионов долларов в год, плохого — 10, но меньше десяти никак нельзя. Современный бюджет РКЦ — порядка восьми миллионов долларов, и он, конечно, хуже, чем мог бы быть.

Вторая часть: почему этот проект был принесен в Сколково. Я искренне верю в то, что квантовые технологии — хорошая вещь. Мои однокурсники — профессора Гарварда Женя Демлер и Миша Лукин. Миша Лукин — самый цитируемый в мире физик. Они говорят: «Есть такая тема: можно сделать квантовые центры, которые будут заниматься наукой и технологиями в области квантовой метрологии, квантовой криптографии, квантовых компьютеров. Один центр — это 10, 20, 30 групп, у них такой-то бюджет, они так-то должны выглядеть».

В тот момент, когда мы пошли на встречу к Владиславу Юрьевичу, нам уже объяснили, что никаких 30 миллионов долларов не будет, забудьте. Сурков пытался нас убедить, что все-таки, может быть, мы начнем с трех групп, а мы пытались объяснить, что с трех групп никак не получится, это бессмысленно, потому что критическая масса существенно выше. В конечном итоге мы создали 10 групп, вы можете приехать туда и посмотреть, как они работают.

СТо есть вы считаете, что РКЦ — успешный проект?

Он удивительно успешный в отсутствие денег. Я член совета Сингапурского квантового центра, там бюджет как раз в три раза больше. Тем не менее у нас статьи лучше, но самое главное — у нас уже есть коммерческие проекты, хотя мы еще и на три года моложе!

Квантовый центр к концу года переезжает в МИСиС, в нем есть 10 лабораторий, это реально функционирующий проект, живой, который показывает пример другим университетам. Вообще-то говоря, к сожалению, этот квантовый центр сейчас не имеет отношения к Сколково, потому что Сколково перестало им давать деньги. И это как раз пример того, почему Сколково — хороший проект. Сколково профинансировало много проектов, которые во что-то выросли
О лидерах и стартаперах

СС Квантовым центром понятно. Теперь скажите, как случилось, что ваша компания Parallels, не будучи ни в каком смысле стартапом, тоже получила сколковский грант?

В некоторый момент люди из Сколково пришли к нам и сказали, что хотят профинансировать конкретные проекты существующих компаний.

Мы сказали им: да, у нас есть идея сделать облачное хранение данных, но сейчас на это денег нет. Если вы профинансируете 1/3, то мы найдем 2/3, сделаем это хранение, и оно будет продаваться. В Сколково сказали: «Отлично». Потом, правда, они подали в суд на компанию Parallels за то, что было потрачено 80 тысяч рублей на покупку пряников для программистов. 80 тысяч рублей, представляете? После гранта на 160 миллионов рублей компания Parallels судилась за эти пряники.

СМесть?

Да нет, просто бюрократия. У них действительно по грантовому соглашению нельзя тратить деньги ни на что, кроме самого проекта. Я думаю, что люди в Parallels не знали, что нельзя тратить на пряники. У нас в офисе всегда лежит колбаса, хлеб для программистов, чтобы они больше работали.

СНо разве не логично, чтобы Сколково поддерживало настоящие стартапы, а не компании, давно утвердившиеся на рынке?

Я часто слышал такое рассуждение: зачем помогать сильным компаниям, они сами разберутся, давайте помогать слабым. Это категорически неправильно: разумно помогать лидерам. Например, американское государство делает много грантовых программ с компаниями IBM, Microsoft, Google. Это происходит точно так же, как происходило со Сколково. Компания IBM сама по себе может сделать проект Х, а государство считает, что надо сделать проект Y. Компания IBM говорит государству: «Извините, мы не будем делать». Государство объявляет грантовую программу по Y, компания IBM подает на эту программу, получает грант и делает то, что государству хотелось. Гораздо эффективнее помогать компании IBM, чем стартапам, потому что вероятность того, что из стартапа что-то получится, очень маленькая.

Как устроена технологическая индустрия? Есть 10 тысяч компаний, из них 99% денег зарабатывает топ-10 компаний. Остальные в основном исчезают: либо их кто-то покупает, либо они банкротятся. Поэтому вкладывать нужно в лидеров. Если деньги имеют ограничения — только в рублях, только через российский фонд, только фиксированная доля, — то лидеры их не возьмут, им есть из чего выбирать. Сколково сумело создать такую систему, в которой оно давало деньги лидерам и лидеры их брали. Иногда это действительно выглядит странно: зачем надо было давать деньги Parallels? Ответ: давать нужно было, потому что в Parallels работал Cloud Storage, который активно продается. Parallels за это время заплатил гигантский объем налогов в России, создал огромное число дополнительных рабочих мест.

Тем не менее Сколково поддерживает много совершенно обычных проектов. Например, лучший проект портфеля Runa Capital — это компания Nginx. Ее использует Facebook, LinkedIn, она, наверное, будет стоить 10 миллиардов долларов. Сколково дало ей статус резидента, и она пользуется налоговыми льготами, которые позволяют им существенно экономить расходы на программистов, работающих в России.

СВ чем, на ваш взгляд, главная проблема стартапов в России?

В моей вселенной нет «стартапов в России», есть «стартапы в мире», потому что они во всем мире продают свои продукты. Сейчас ситуация для стартапов из России скорее хорошая, чем плохая. Стартапы питаются человеческими мозгами, а человеческие мозги сейчас стали более дешевыми, более трудолюбивыми, но их не стало заметно меньше.

СПочему же тогда в России настолько меньше технологических стартапов, чем в Америке?

Во-первых, Россия как экономика во много раз меньше и в 10 раз моложе. Так что и проектов пока должно быть на порядок или несколько порядков меньше. Главное — динамика, важно, что будет через 25 или 50 лет. Во-вторых, до 90-х годов в России был коммунизм и стартапов просто не было. В-третьих, в России сейчас больше технологических стартапов, чем в Индии. Намного больше, чем в Сингапуре.

В России есть частные технологические компании: Mail.ru, «Яндекс», Parallels, Acronis, Acumatica, Nginx, Veeam, «Касперский», 1С, ABBYY. Многие из этих компаний являются мировыми лидерами. То есть ситуация совсем не плохая.

Я думаю, что основная проблема проблема у стартапов в России — отсутствие достаточных инвестиций в науку. К сожалению, наука — это вообще не опциональная вещь. В будущем машины будут ездить сами, самолеты летать сами, роботы будут брать интервью и отвечать на вопросы другим роботам, а вот без науки обойтись не получится. А в России больше внимания к другим, совершенно дурацким вещам — например, к спорту.

О текучести мозгов

ССейчас среди моих знакомых много разговоров о том, что большинство молодых перспективных специалистов уезжает из России по самым разным причинам.

К сожалению, нет. Я был бы рад, если бы всех так легко можно было увозить. Но люди очень странные создания: они имеют тенденцию заводить любовниц, жен, детей, иметь мам и пап. Тут можно посмотреть на статистику: из тех людей, которых мы наняли на работу, уезжает, может быть, 10%.

СЭто не маленькая цифра.

Не маленькая, но и не 100%. Ведущий инженер у нас зарабатывает 100–200 тысяч долларов в год. Это достаточно большие деньги, в Москве можно на это жить неплохо. В Силиконовой долине — не очень хорошо, там дорого, большая конкуренция. У инженеров большое эго, они любят заниматься интересными проектами, они хотят быть лучшими. Все не уедут. Но, конечно же, проблема есть.


СКак ее можно решить?

Я считаю, что есть два способа решения этой проблемы. Первый способ: надо просто создавать больше мозгов, инвестировать в науку и образование. Пусть мозги утекают, потом некоторые притекут обратно. Есть и второй способ: нужно, чтобы в России было много таких проектов, как Иннополис, и на них обращалось внимание на высоком уровне. Чтобы работать ученым или инженером было престижно, уважаемо, интересно. Но при этом все равно люди будут уезжать.

СВаша идея оторвана от реальности. В Советском Союзе система образования и науки была очень сильной, но как только железный занавес убрали, все сразу уехали. Здесь то же самое: какой толк создавать бесконечные институты, Иннополисы и Сколково, если люди, получив хорошее образование, не захотят жить в этой среде.

Они же не все не захотят. Я думаю, не больше 20%. Это большой процент, но это просто означает, что себестоимость человека, который остается, увеличивается на 20%.

СА не легче поменять среду?

Ну, конечно, лучше бы еще и поменять среду.

СА почему вы об этом никогда не говорите?

Я говорю о том, что можно сделать. Поменять среду быстро нельзя.

СОтличный ответ. Как в старом советском анекдоте: скорее марсиане прилетят, чем с Брежневым что-то случится.

Я, к сожалению, не проживу 100 лет. Но как раз такие проекты, как Иннополис, можно сделать быстро. Часть людей будет уезжать, но они уезжают отовсюду, не только из России. Из Германии, из Франции, из Англии в Силиконовую долину уезжает гораздо больше людей, чем из России. Да, нужно, чтобы здесь стало лучше, но лучше быстро невозможно сделать.О любви к Отечеству

СВы — бизнесмен достаточно либеральных взглядов, и ваш отказ комментировать политическую жизнь России никого не удивляет.

Я просто в этом не разбираюсь.

СНет, я думаю, это единственно умная позиция для крупного бизнесмена в стране, в которой мы живем. Вопрос в другом: мне кажется, что иногда вы говорите вещи, в которые на самом деле не можете верить. В одном из интервью вы говорили о том, что люди должны покупать вещи российского производства не только потому, что они лучше, красивее, качественнее, а еще и потому, что потребителях должна быть ответственность и патриотизм. Вам не кажется, что это противоречит законам жизни? Человек покупает кофе, потому что он вкусный, а не потому, что он итальянский или он крымский. Если научимся делать кофе лучше, чем в Италии — будем покупать российский.

Я не спорю, но есть разница между тем, как относятся к французским продуктам французы и как относятся к русским продуктам русские. Французы хотят покупать французские продукты, даже если они такие же, как импортные или немного хуже. В России сам факт, что продукт русский, — это скорее минус, чем плюс.

СПотому что государству нет доверия. Мы опять возвращаемся к защите данных.

Я считаю, что не очень хорошо, когда российская компания «Газпром» охотнее купит софт американской компании Veritas, чем софт компании Acronis, который производится в России. Доверие к российскому здесь очень сильно подорвано. Но оно было подорвано задолго до этого режима.

СОно подорвано тем производством, которое у нас было, и это очень сложно преодолевать.

Я думаю, что это как раз 100 лет и займет.

СЧто можно придумать, кроме госрегулирования налогами или запретами, чтобы заставить человека купить русские духи, а не французские?

Русские духи — это нереально, а вот русский софт часто бывает лучше.

СХорошо: «Ладу Калину», а не Honda?

Нет, опять плохой пример. Некоторые вещи в России делаются лучше, чем в мире.

СЧто мы делаем лучше, чем в мире, кроме софта Acronis?

Или «Касперского», или «Яндекса», или квантовой криптографии. Почему мы их делаем лучше? Потому что мы их научились делать тогда же, когда научились все остальные. Когда я говорю о побуждающих мерах, я говорю о фильмах про физиков, математиков, налоговых льготах, инвестициях в образование или в науку или таких проектах, как Иннополис. Помните, как в Советском Союзе? Должно быть внимание первых лиц к науке и технологиям, потому что мы — один образованный процент населения — скептически относимся к государству, а 99% не так плохо к нему относятся. Если первые лица начинают на что-то обращать внимание, население тоже обращает внимание. Во Франции это так, в Сингапуре это так, в Израиле это так, в Италии это так.

СВы часто говорите о Сингапуре. Там тоже жесткое регулирование, есть законы о блогерах. Почему вы предпочитаете жить именно там?

Я живу между Москвой и Сингапуром, Бостоном и Лондоном. Я живу там, где нужно бизнесу в данный момент.

СЧто в России не так, что вы решили отказаться от такого удобного с точки зрения налогов паспорта?

У меня был советский паспорт, потом я поехал в Сингапур, и в Сингапуре паспорт кончился. Я пошел в посольство, и мне сказали, что нужно поехать в Питер, записаться на прием, пойти в военкомат, пойти в налоговую, подать на паспорт, подождать три месяца. Это был 1999 год. У меня просто не было времени на все это, и я получил сингапурский паспорт.

СКак вам это удалось?

У меня была хорошая компания, и министр связи Сингапура написал письмо, что я хороший, крутой и что я буду хорошим гражданином. Мне достаточно быстро дали паспорт. С ним пускают в 178 стран мира без визы.

СВы сейчас можете получить второе, российское гражданство?

В Сингапуре это запрещено, посадят в тюрьму на 6 лет.


СА если здесь начнут с вами воевать? Компания у вас большая, жирная, Сурков вас уже не защитит. Перекроют вам въезд в Россию, назовут сингапурским шпионом, не поставят визы — как вы будете сюда ездить?

Понимаете, тут нужно оценивать риски. Есть такой риск, а есть риск, что меня собьет автобус. Мне кажется, то, что вы описали, — это не очень большой риск, хотя, конечно, он существует. В Сингапуре непросто найти настолько талантливых программистов. А в России я могу нанимать самых лучших, самых профессиональных.

Надеюсь, что меня здесь не объявят сингапурским шпионом.

СВы, как бизнесмен, постоянно сталкиваетесь здесь с государством?

Вчера сталкивался. Я летал на наблюдательный совет Новосибирского университета, и там был замминистра образования и науки Александр Повалко, и я с ним сталкивался. Понимаете, область науки всегда была менее политизированная. Даже в Советском Союзе было понятно, что ученых и технологов лучше сильно не трогать, а иначе просто перестанут летать самолеты и нельзя будет выиграть никакие войны. Государство вроде бы пока никак не мешает работать, и это уже хорошо. Но политический и юридический риск при работе в России, конечно же, выше, чем, например, в Германии.

СА с какой страной он сравним? С Венесуэлой?

С Китаем. Там есть коррупция, и там так же могут перекрыть выезд или въезд, объявить шпионом. Понимаете, риск в России нельзя сравнить с Венесуэлой. В мире осталось три страны с имперскими возможностями: Китай, Америка и немного Россия.

СВы всерьез считаете, что в России остались имперские возможности?

С точки зрения размера военного бюджета, состояния и возможностей технологий, в частности военного значения, и размера армии Россия входит в тройку. Она все-таки уже не на том же уровне, что Китай и Америка, но это единственная другая страна в мире, которая может претендовать на то, чтобы стучать ботинком по подиуму Объединенных Наций.

СПока стучим только мы. Мне кажется, это самая большая ловушка для нашей страны: если бы страшненькой девочке с детства сказали, что она страшненькая, она бы не претендовала на титул Мисс мира. Проблема как раз в ощущении, что мы великая империя, притом что давно уже ей не являемся.

Я согласен, что скорее не являемся. Но нам приходится ездить по миру, шифровать, приватизировать, анонимизировать, и наши партнеры всегда с нами обсуждают, кто кого может прослушивать. Люди считают, что всех слушают китайцы, американцы, и потом, немножко подумав, все-таки вспоминают русских.

СКак вы оцениваете государственный поисковик «Спутник»?

Бред. Пример того, как не надо делать. Что надо было сделать государству? Пойти и договориться с «Яндексом», дать деньги, сделать совместный проект. Вместо этого государство затеяло какой-то стартап.

СВы обсуждали это с людьми, которые реально принимают решения? Вы общаетесь с Никифоровым, наверняка вы с ним об этом говорили?

Конечно, говорил.

СОни это понимают?

Ну, в какой-то степени.

СНикифоров производит очень положительное впечатление: молодой человек нашего поколения с хорошим бэкграундом.

Во-первых, у них все-таки ограниченные возможности. Во-вторых, у людей очень развито эго. Много глупых решений люди принимают, потому что им хочется сделать что-то самим.

СА «Спутник» сделать самим невозможно?

Невозможно, потому что есть очень небольшое число людей, способных написать хороший софт в этой области. Их нельзя нанять с улицы. В «Яндексе» человек, который пишет поисковик, — бывший сотрудник Parallels Александр Авдонкин. Но он же один пишет индексатор «Яндекса». Если его нет в «Спутнике» — нельзя ничего сделать, хоть пятьсот сотрудников нанимай. Пока люди этого не понимают.

Блиц

СНазовите трех самых талантливых бизнесменов России.

Я думаю, что среди них, наверное, есть мои конкуренты: например, Ратмир Тимашев, компания Veeam. Я просто не очень хорошо знаю бизнесменов из других областей.

СВы не знаете Алишера Усманова, или Фридмана, или Галицкого, владельца «Магнита»?

Алишера Усманова я не очень хорошо знаю. Юрий Мильнер гранты ученым раздает. Дуров, Андрей Андреев (begun.ru, mambu.ru, badoo.com). Саша Абрамов, который занимается компанией Evraz, и его команда — достаточно позитивные и продвинутые люди. Этих людей я достаточно хорошо знаю. Безусловно, Фридман талантливый бизнесмен.

СЭто я вам подсказала.

Нет, Фридмана я сам хотел назвать, мы по нескольким проектам пересекались с его зарубежными бизнесами. Но я не очень хорошо его знаю — я никогда с ним не разговаривал, не встречался, не обменивался почтой.

СЕсли бы у вас был один миллион долларов, в какой бы новый бизнес вы его вложили? Представьте себе, что никаких других денег нет, все остальное Володин у вас отжал через госструктуры.

Ужас какой! Я считаю, что если занимаетесь креативной деятельностью, нужно начать что-то делать, и потом вы придумаете, как это профинансировать. Есть некоторые вещи, которые я бы хотел сделать сам. Например, мне кажется, что было бы разумно решить проблему коммуникаций, чтобы мы могли с вами разговаривать в виртуальном мире, чтобы не надо было ехать на встречу и стоять в пробках.

СЕсть скайп.

Скайп — это не то. Хочется войти в особую комнату, надеть очки, и вы бы сидели передо мной, я бы сидел перед вами, и это было бы настолько же реально, насколько мы сейчас разговариваем. В принципе сейчас это можно сделать. Просто пока не дошли руки.

СА если бы было всего сто тысяч долларов?

На самом деле не очень важно, какая сумма. Потому что вообще в таких проектах есть многоуровневая система финансирования: вы вкладываете сто тысяч, потом идете и получаете миллион, потом получаете 10 миллионов.

СУ вас есть волшебная палочка, дающая возможность изменить три любых закона в российском законодательстве. Какие бы это были три закона?

Я плохо в этом разбираюсь. Сейчас, например, меня раздражает, в какую сторону двигаются законы по импортозамещению. С моей точки зрения, тут очень все несложно. Есть страны типа Китая, которые последние 30 лет занимаются импортозамещением очень успешно. Основное правило заключается в том, что гайки надо закручивать медленно и по плану, сейчас на столько, а через 30 лет — на столько.

СТо есть вы бы остановили сумбурное импортозамещение?

Да, мне кажется, оно принесет вред.

ССистема налогообложения? Цензура? «Пакет Яровой»? Что вам лично мешает?

Я бы увеличил бюджет на науку. И сфокусировал бы этот бюджет вокруг приоритетных областей. Сейчас бюджет на науку абсолютно размазан.

СПонятно. Третье?

Я бы, наверное, пытался сделать так, чтобы Россия децентрализовалась, чтобы было гораздо проще и удобнее делать бизнес, не имея центрального офиса в Москве. В Советском Союзе все-таки было много искусственно разбросанных центров. Россия все собрала в Москву. В Москве ужасные пробки, все очень дорого, но люди хотят жить и работать в Москве. То, что страна в такой степени централизовалась, совершенно неразумно. Даже в Англии Лондон все-таки не единственное место, где люди ведут бизнес. В России сложно представить себе бизнес, который может не иметь большого офиса в Москве.

СЕсли бы у вас была возможность убить любой бренд вашего конкурента, что бы это было?

Понимаете, у нас такая область, в которой мы все время стараемся дифференцироваться, то есть быть разными. Тем не менее у нас есть два главных конкурента. Это компания Veritas и компания Veeam. Ратмир Тимашев, которого я назвал, основатель компании Veeam, а Veritas — старая американская компания.

СА без какой из них вам было бы легче жить?

Без Veritas. Она просто намного больше.

СЧестный ответ, спасибо большое.
[url=https://snob.ru/selected/entry/111048]
Сноб[/url]

Александр Никонов.
——————————————————————————————————
Tолько что домой приехал.
С телевидения меня вез водитель, с которым мы, как говорит моя жена, зацепились языками. Выяснилось, что он заядлый путешественник. Но за границу не ездит принципиально: «Я еще Россию не всю объездил». Хотя в России мужик объездил уже реально много. Например, лет десять назад они двумя семьями на двух джипах отправились из Москвы в Магадан. И доехали, что интересно. Все путешествие заняло два с половиной месяца. Питались грибами, ягодами, диким чесноком, рыбой, рябчиками, зайцами, лебяжьими яйцами, красной икрой — в общем, всем, что собирали, вылавливали и настреливали. Солярку брали у военных, на машинно-тракторных станциях и у машинистов локомотивов.

— Смотришь по карте, где железная дорога. Едешь туда, ждешь, больше суток никогда не ждали. Поднимаешь руку со стаканом, останавливаешь локомотив. И машинист тебе за стакан спирта все емкости соляркой зальёт. Заправок же там нет. Дорог, в европейском понимании этого слова, тоже нет. Полторы тысячи километров можно проехать по проселкам и руслам рек и никакого жилья не встретить...

Там всё странно, в этой незнакомой нам России. Путешественники почти ничего не покупали в этой поездке, потому как — натуральный обмен.

— Мы набрали в дорогу старой одежды, спирта, перочинных ножей, сахару — и меняли на то, что нам было нужно. Один раз дал я мужику пятисотку, он отказался: «Нет, нам ваших денег не надо. Что у вас есть из полезного? Сахар? Спички?» Как у папуасов — можно на перочинный ножик или старую куртку выменять мешок кедровых орехов... Конечно, иногда они выезжают в мир. Одна бабка, например, раз в два года ездит получать пенсию за 800 километров. Она знает, когда идет лесовоз, садится к машинисту и едет до развилки. Там на следующий день пересаживается на кукушку и едет до поселка, где получает деньги и ждет обратной оказии. Все путешествие за пенсией у нее занимает месяц.

Но самое интересное то, что в этом путешествии мой новый знакомец добрался до мест, где керосин жгут по праздникам, а в обычные дни освещают дома лучиной. Он даже выменял у них на свою старую куртку светец. Это, если кто не знает, такая кованая рогулька, куда закрепляется лучина.

— Мне не только светец дали, но и плошечку под него, куда наливается вода, чтобы угольки и пепел в туда падали. И вдобавок научили лучины калить.
— Что значит «лучины калить»?
— Ну, простую березовую лучину в светец сразу не вставляют, она будет гореть неравномерно, коптить начнет, да и сгорит почти сразу. Поэтому лучины сначала калят в печи — разгребают угли и кладут лучины на горячий под, чтобы они прокалились и стали коричневыми. Вот тогда лучины горят хорошо.
— Это какой-то пиздец. Впервые слышу, чтобы в 21 веке люди лучины жгли... А что они там носят, чем моются, где берут металл?
— Моются золой и чистотелом, ходят в баню. Носят, что с большой земли случайно попало. Например, мужик, у которого я светец выменял, носил свой армейский бушлат или спецовку, не знаю, как назвать — со знаком радиационной опасности на спине. А представьте его ботинки! У них вместо подметок — автомобильная покрышка. Ну а ножи и прочие металлические предметы куют, у них кузнец есть. Слава богу, у нас по северам этого металла валяется…
— А документы у них вообще есть?
— Я не интересовался. Но что касается лучин, то это как раз не очень и удивительно, так далеко ехать не надо, чтобы лучины увидеть — у нас в полутора тысячах километров от Москвы лучинами дома освещают.
— Где?
— В Карелии. Там в глухомани нет электричества, поэтому люди не знают, что такое телевизор, холодильник. Колбасу они впервые увидели, когда я им показал...

Большинство россиян рассматривают текущее экономическое положение как нормальное, несмотря на риск потери работы, снижение зарплаты и неполной занятости. К такому выводу пришли эксперты Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС по итогам мониторинга социально-экономического положения граждан.
Вместе с тем доля респондентов, наблюдающих ухудшение ситуации и характеризующих ее как полномасштабный кризис, превышает 30 процентов.
Численность тех, кто сообщает об ухудшении своего материального положения, составляет 46,8 процента, что на 2 процентных пункта меньше, чем месяцем ранее.
Уровень бедности в первом квартале составил 15,7 процента, что на 0,2 процентного пункта ниже показателя за аналогичный период прошлого года.
«Население, относящее себя к низшему социальному слою, вынуждено существенно экономить даже на предметах первой необходимости», — указывают авторы исследования. Эксперты отмечают, что наиболее массовой адаптационной стратегией сейчас является занятость в личном подсобном хозяйстве.
17 июня Росстат сообщал, что численность населения с доходами ниже величины прожиточного минимума в России в первом квартале выросла до 22,7 миллиона человек по сравнению с 14,4 миллиона в четвертом квартале 2015 года.