Что держит в Новосибирске? (часть 8)

В России есть проблема монополии власти, но у нее есть и оборотная сторона - монополия на оппонирование Кремлю на международных площадках. Свою всемирную шахматную славу Гарри Каспаров конвертировал именно в такую "валюту". И уже неважно, как и почему в России распадались все оппозиционные коалиции с его участием - для слишком многих в мире он остается российским оппозиционером номер один. Неожиданная слава Петра Павленского может пошатнуть его монополию, и неудивительно, что художник нашел на Западе оппонента именно в лице Каспарова. Старый чемпион хорошо знает, как важно подавлять конкурентов на самых ранних этапах борьбы за чемпионский титул web-страница .

Эффективность спада: у России еще не исчерпаны возможности реализовать имперские амбиции
Форбс
Сегодня в экономике возникает возможность рационального планирования. Бизнес не только принял новую реальность, но и начал находить в ней некоторую прелесть
Большинство читателей Forbes, наверное, не знает о существовании Стивена Коткина — профессора Принстонского университета. Меж тем он не только крупнейший на Западе биограф Сталина, но и специалист по подведению итогов академических дискуссий по российской тематике. Что-то становится банальностью только после того, как Коткин напишет об этом статью.
На сегодня это «что-то» — разрыв между экономическими возможностями России и ее неоимперскими устремлениями (Russia’s Perpetual Geopolitics // The Foreign Affairs. Vol. 95. №3, May /June 2016). Но анализ ситуации показывает, что в действительности такого разрыва не существует. Российская экономика не так уж плоха. Во всяком случае, не плоха настолько, что уже не может обеспечивать реализацию имперских амбиций. Да, кризис имеет структурный характер, российская экономика сжимается, внешнеполитические реалии способствовали ее маргинализации, что еще более затрудняет выход из кризиса. Однако ясно и то, что «посадка» пока что происходит достаточно мягко. Рыночная экономика даже в ее российском изводе продемонстрировала способность абсорбировать шоки, а накопленные ресурсы помогают ограничивать негативные последствия.

Примерно с 2011 года российский бизнес не мог выработать в полной мере эффективную практику адаптации к меняющимся условиям. В первую очередь потому, что не понимал ни макроэкономической политики национальных властей, ни рисков, порождаемых их внешней и внутренней политикой. Этот период заканчивается новым консенсусом: «президент надолго, если не навсегда»; «правительство не влияет»; «хорошо не будет, но ведь и деды хорошо не жили, так что ничего». Объективно новая реальность возникла четыре года назад, субъективно она принята сейчас. Самый опасный период — отрицания реальности — заканчивается. В экономике возникает возможность рационального планирования. Более того, бизнес не только принял новую реальность, но и начал находить в ней некоторую прелесть. Действительно, быть маленькой изолированной экономикой не так уж и плохо. Снижение уровня конкуренции со стороны иностранных производителей вполне компенсирует сокращение доступных финансовых ресурсов. И к тому же позволяет получать квазимонополистическую премию даже в таких отраслях, как машиностроение.
Становится ясно, что для рационального планирования бизнеса нет принципиальной разницы между стабильностью и стабильным спадом.
Кризис08.02.2016 07:00Не умереть стоя: что спасет российскую экономику
Не умереть стоя: что спасет российскую экономику
Текущая экономическая политика не может быть ничем иным, кроме как комплексом тактических антикризисных мер→
Более того, сегодня ситуация выглядит так, будто такой разницы нет и для «потребителей», «трудящихся», «народных масс». Естественно, российские ученые не замедлили с объяснениями. Самое изящное из них — указание на существование огромной параллельной экономики («гаражной экономики»), которая, в отличие от официальной, бурно развивается. Для «народных масс» такие объяснения вполне подходят. Но особенно любопытно все более очевидное отсутствие у граждан уверенности в том, что недавний высокий уровень потребления был ими действительно заработан. Возможности дальнейшего снижения уровня потребления без негативных последствий в виде социальных волнений очевидно велики (хотя вряд ли безграничны). Соответственно, сокращение реальной заработной платы может быть использовано как источник внутренних инвестиций.
В России исторически реализовывались три модели развития: модернизация институтов в сочетании с импортом технологий (начало XVIII века), приток иностранного капитала (начало XX века), изъятие доходов у населения и направление их на инвестиционные цели (1930-е годы). В девяностые был заново пройден первый цикл, в двухтысячные — второй, сейчас начинается третий. Третья модель вполне реализуема и без перемещения крестьян в индустриальный сектор. Эту роль могут играть трудовые мигранты из Средней Азии, а также с Ближнего Востока и из Юго-Восточной Азии. Потребуется переформулирование понятия российской идентичности, но это тоже не проблема.
Видимый разрыв между экономическими возможностями и внешнеполитическими амбициями перестает иметь значение, если в рамках инвестиционной мобилизации он будет закрыт за счет снижения потребления. В рамках третьей модели развития российская экономика вполне может в ближайшие семь-десять лет обеспечивать претензии Российской Федерации на равноправное с ведущими мировыми державами участие в управлении глобальными процессами. Как заметил один из фигурантов рейтинга Forbes, «русский народ не уступит. У нас была всегда норма — 125 грамм хлеба в сутки и право победить! Вот это и будет ответом на санкции».

Недавно умер, почти 90-летним, американский футуролог Элвин Тоффлер — потрясающий человек, в 1980-м предсказавший, например, появление Фейсбука и тогда же объяснивший логику нового российского застоя времен «позднего Путина». Да-да, работал на сильное упреждение.

У нас «футуролог» — что-то вроде бабки Маланьи. Но в Америке футурология — вполне себе дисциплина с набором громких имен, от Бжезинского и Фукуямы до главы частного разведагентства Stratford Фридмана. Все они так или иначе работают с future in present, с «будущим в настоящем».

У Тоффлера на русский язык переведено пять книг, и главная среди них — та самая, 1980-го года, «Третья волна». Полторы тысячи страниц, но читаются легко благодаря элегантности основной идеи. Тоффлер утверждает, что войны и революции, битвы классов и народов — это отражения главного социального процесса: смены цивилизационных волн.

Первой волной была сельскохозяйственная, ее итог — обеспечение человечества доступной едой. Организационно цивилизация Первой волны — это феодальное государство. Слабые централизация и стандартизация, однако же заметная интенсификация — если сравнивать с жизнью собирателей и охотников.

Вторая волна — индустриальная или, если хотите, консьюмеристская, смысл которой в том, чтобы обеспечить всех стандартным промтоваром. Шесть базовых принципов Второй волны в описании Тоффлера таковы: стандартизация, специализация, синхронизация, централизация, концентрация, максимизация. Они, обратите внимание, противоположны организационным принципам Первой волны. Для иллюстрации Тоффлер подробно разбирает два социальных института — семью и школу. Показывает, например, как патриархальная семья Первой волны, когда все поколения живут вместе, когда семья сама себе детсад, школа, производство и лазарет, — ломается под напором требований Второй волны, которой нужна маленькая, мобильная, нуклеарная семья: муж, жена, пара детей. Утром по гудку — папа на фабрику, мама к плите, ребенок в школу. А школа второй волны, помимо обучения грамоте и счету, имеет и скрытую задачу приучения к дисциплине, т. е. беспрекословному выполнению рутинной работы. Так школа готовит ребенка к стандартной работе по выпуску стандартной продукции, которую следует стандартно потреблять. Организационная оболочка цивилизации Второй волны — централизованное буржуазно-демократическое государство.

Третья волна возникла недавно, с появлением компьютеров, но быстро достигла масштабов цунами. Ее принципы — индивидуализация, дестандартизация, децентрализация, деконцентрация — противоположны идеологии Второй волны. Вот почему в наше время во всем мире трещат вертикали власти. Вот почему традиционная школа превращается в кандалы (и вот почему половина богачей Кремниевой долины, от Джобса до Гейтса, учебу в университетах бросили). Вот почему нуклеарная семья, эта икона Мизулиной и Милонова, перестает быть единственной формой совместной жизни. Серийные моногамные браки, однополые браки, немоногамные браки — каравай, каравай, кого хочешь выбирай. «Широк человек, даже слишком широк!» — восклицал в свое время Митя Карамазов. Правда, будучи человеком Второй волны, добавлял: «Я бы сузил». А Третья волна диктует иное: ей чем шире человек, тем лучше.

Борьба, которую мы принимаем за битву консерваторов с демократами, государственников с либералами, — это, по Тоффлеру, столкновение различных цивилизационных волн. И это второй важнейший момент его книги.

Тоффлер перепрыгивает через ничего в его глазах не значащий спор — был Сталин (Мао Цзэдун, Пиночет, да кто угодно) эффективным менеджером или же кровавым диктатором. Для него важно другое: был тот или иной деятель человеком своей волны — либо же шел против нее, пытаясь ход истории остановить. С этой точки зрения Сталин и Мао находятся по разную сторону баррикад, потому что Сталин был индустриализатором отсталой, аграрной России и продвигал цивилизацию как мог. Он действительно принял Россию с сохой, а сдал — с атомной бомбой и, главное, с мощной индустрией. (Другое дело, что в Америке атомную бомбу создали без концлагерей и террора, не говоря уж про индустрию). А вот Мао Цзэдун, прибегая к тому же террору, что и Сталин, и создав атомную бомбу, оставил страну без индустрии с одной сохой. Поэтому до реформ Дэн Сяопина — реформ Второй волны — Китай оставался крайне отсталым государством.

В соответствии с идеями Тоффлера, Мао Цзэдун близок не Сталину, а Путину, который так же пытается остановить Третью волну, как Мао останавливал Вторую. Для нынешнего российского президента важны иерархия, стандарт, централизация, дисциплина, потребление, концентрация. Он все еще живет представлениями ХХ века о том, что полезные ископаемые или развитый ВПК гарантирует победу. Путин делает ставку на централизованное государство, нефтегаз и какое-нибудь освоение Арктики, в то время как для Третьей волны это вещи второго порядка. 50-километровая Кремниевая долина, этот крошка Давид, давным-давно кладет на лопатки всю огромную, неуклюжую, отсталую, раскинувшуюся на 10 тысяч верст Россию.

Главная сила Третьей волны — в мозгах, в человеческом капитале. В то время как для Второй волны, особенно в российском имперском изводе, людишки — это так, расходный материал.

Смотреть на происходящее в России глазами Тоффлера полезно: видишь не просто взбесившийся принтер Госдумы, не просто страхи президента в кольце охраны, не закручивание гаек и разгром телевидения, когда-то бывшего самым ярким в мире, — а именно столкновения цивилизационных волн. Вторая волна стремится все охватить централизованным контролем. Третья — плещет, как хочет; не знает, куда повернет завтра; доверяет ярким мозгам и плюет на любой контроль. Люди Второй волны, считающие, что мир крутится вокруг материальных благ, искренне не понимают людей Третьей волны, для которых матблага — это как еда для людей Второй волны. Третья волна производит нематериальные блага: новое общение, обмен идеями, качественное время. Сравните ВКонтакте с «Газпромом».

На пути Третьей волны поставить плотину можно. Павел Дуров уехал из России, мессенджеры прижимают к ногтю — но, боюсь, ноготь обломается быстро.

Если при Брежневе мы были с Европой и США в одной группе индустриальных стран (и наше противостояние было борьбой внутри высшей лиги), то теперь Россия вылетела во вторую лигу. Наши соперники сегодня — это ближневосточные нефтедобывающие монархии, Саудовская Аравия и (особенно) Арабские Эмираты, а на Дальнем Востоке нам соперник Китай. Но, судя по тому, что в Китае зарплата уже вдвое выше российской, мы опускаемся в конец списка. Потому что по Путину идеальная России — это эдакая модернизированная ГДР, государство безнадежного прошлого. Хотя и нужно отдать президенту должное: в свою веру он обратил множество людей. За редчайшим исключением, вроде Кудрина и Грефа, российский истэблишмент сегодня бьется за то, чтобы остановить Третью волну. Хипстеры, меняющие профессии по три раза на год, — для них бессмысленные хомячки, которых можно и нужно поставить под контроль с их дурацким Интернетом. Учебник истории должен быть единым. Панатлантические штучки — от гомосексуализма до ГМО — подлежат обструкции. Как говаривал Гаер Кулий в «Двух капитанах», «палочки должны быть попендикулярны».

Господи, какая же тоска! Просто потому, что все это напрасно. Через два года или через двадцать лет, но всех охранителей, всех этих думских яровых с нулевой всхожестью попросту сметет, — вот только жизнь парочки поколений к тому времени пройдет впустую.

Жаль, что Тоффлер так в России и не был прочитан. Его «Третья волна» дает возможность не размениваться на мелкие глупости вроде «рукопожатия»-«нерукопожатия», позволяя поверх конкретных людей видеть куда более крупные процессы. Откройте Тоффлера — и посмотрите на бушующее цивилизационное море другими глазами. Тогда, может быть, вы лучше поймете, как жить в государстве, превратившем себя в крепость, которую со всех сторон подмывает информационный океан.

Может, придете к выводу, что обреченную крепость не нужно укреплять. А может, решите, что в государстве-крепости вообще не стоит жить, а следует записаться в матросы и, с Тоффлером под мышкой, — в открытый океан.

Дмитрий Губин