В театре

если к кому-нибудь во время спектакля так обратятся, знайте - это я!

Ходила с сыном, и на моменте:
- Мама, ты была права! (далее ты, наверное, помнишь)
чуть с кресла не сползла от смеха

Каюсь, сама тоже без цветов хожу

Преступление актрисы Марыськиной
А. Т. Аверченко
Раздавая роли, режиссер прежде всего протянул толстую, увесистую тетрадь премьерше Любарской.
— Ого! — сказала премьерша.
Потом режиссер дал другую такую же тетрадь любовнику Закатову.
— Боже! — с ужасом в глазах вздохнул любовник.- Здесь фунта два! Не успею. Фунта полтора я бы еще выучил, а два фунта — не выучу.
"Дурак ты, дурак!»,- подумала выходная актриса Марыськина.
— Это не роль, а Библия! — вскричала Любарская и сделала вид, что сгибается под тяжестью полученной тетрадки.
"Дура ты, дура,- подумала Марыськина.- Оторвала бы для меня листков десять — я бы вам показала!»
Потом получили роли: старуха Ковригина, комик Лучинин-Кавказский, второй актер Талиев и вторая актриса Макдональдова.
Марыськина с аппетитом проглотила слюну и спросила, сдерживая рыдания:
— А мне?
— Есть и тебе, милочка,- улыбнулся режиссер.- Вот тебе ролька — пальчики проглотишь.
Между двумя его пальцами виднелась какая-то крохотная, измятая бумажка.
— Это такая роль?
— Такая.
— Да где она?
— Вот.
— Я ее и не вижу,- обиженно сказала Марыськина.
— Ничего,- вздохнул режиссер,- она маловата, но зато дает громадный материал для игры. Подумай, ты богатая купчиха, гостья — во втором акте.
— А что я говорю?
— Вот что: «…в числе других гостей входит купчиха Полуянова. Целуется с хозяйкой… ("с ней» — указал ре-жиссер на Любарскую)… говорит: «Наконец-то собралась к вам, милые мои…» Солнцева. «Очень рада, садитесь».- «Сяду и даже чашечку чаю выпью». «Сделайте одолжение!» Полуянова садится, пьет чай».
— И это все? — с отвращением спросила Марыськина.- Хоть бы две странички дали…
— Миленькая! Да ведь тут игры масса! Погляди, быту сколько: «Наконец-то собралась к вам, милые мои…» Ведь это живое лицо! Купчиха во весь рост! А потом: «…Сяду и даже чашечку чаю выпью!» Заметь, ей еще и не предлагали чай, а она уже сама заявляет — «выпью»! Вот оно где, темное купеческое царство гениального Островского: сяду, говорит, и даже чаю выпью. Ведь это тип! Это сама жизнь, перенесенная на подмостки! Я понимаю, если бы хозяйка там предложила ей: «Выпейте чаю, госпожа Полуянова». А то ведь нет! Этакая бесцеремонность: «Сяду и даже чаю выпью». Хе-хе! Ты бесцеремонность-то подчеркни!
Марыськина с болезненной гримасой прочла еще раз роль и сказала:
— А мне тип Полуяновой рисуется иначе: эта женщина хотя и выросла в купеческой среде, но она рвется к свету, рвется в другой мир… У нее есть идеалы, она даже влюблена в одного писателя, но муж ее угнетает и давит своей злостью и ревностью. И она, нежная, тонкочувствующая, рвется куда-то.
— Ладно,- равнодушно кивнул головой режиссер.- Пусть рвется. Это не важно. Тебе виднее…
— Я ее буду толковать немного экзальтированной, истеричкой…
— Толкуй! Дальше…. «Роль слуги Дамиана»! Это вам, Аполлонов. «Горничная Катерина» — Рабынина-Вольская! Марыськина отошла в угол в задумчивости…
…Начался второй акт. Сцена изображала гостиную в доме Солнцевой (Любарская). Собираются гости, приходит комик Матадоров (Лучинин-Кавказский), с которым хозяйка ведет напряженный разговор, так как она ожидает появления своего любовника Тиходумова (Закатов), изменившего ей с баронессой. Должна произойти сцена, полная глубокого драматизма. Объяснение на первом плане; в глубине сцены — тихий разговор ничего не подозревающих гостей…
Когда поднялся занавес, на сцене была одна Солнцева. Она ходила по сцене, ломала руки и, читая какую-то записку, шептала:
— Неужели? О, негодяй!
В это время в гостиную вошла группа гостей, и Солнцева, согнав с лица страдальческое выражение, приветливо встретила пришедших.
Она поклонилась молчаливым гостям, поцеловалась с купчихой Полуяновой (Марыськиной), и когда суфлер сказал: «Ах, это вы… вот приятный сюрприз!» — хозяйка тоже обрадовалась и покорно повторила:
— Ах, неужели же это вы! Вот так приятный сюрприз! Марыськина посмотрела вдаль и печально прошептала:
— Наконец-то собралась к вам, милые мои!
— Очень рада,- приветливо сказал суфлер.- Садитесь. Хозяйка дома вполне согласилась с ним:
— Очень рада! Чрезвычайно. Отчего же вы не сади-тесь? Садитесь!
Марыськина истерически засмеялась и, теребя платок, сказала:
— Сяду, и даже чашечку чаю выпью! Она опустилась на диван, и сердце ее больно сжалось.
"Все…- подумала она.- Все! Вот она и роль!..» И неожиданно сказала вслух:
— Да… что-то жажда меня томит, с самого утра. Ну, думаю, приеду к Солнцевым — там и напьюсь. Солнцева недоумевающе взглянула на купчиху.
— Сделайте одолжение,- согласился гостеприимный суфлер.
— Пожалуйста! Сделайте одолжение… Я очень рада,- преувеличила Солнцева.
— Да…- сказала Марыськина.- Ничто так не удовлетворяет жажду, как чай. А за границей, говорят, он не в ходу.
— Замолчите! — прошептал суфлер, меняя обращение с купчихой Полуяновой.- «Солнцева отходит к другим гостям».
— Что это вы, милая моя, такая бледная? — спросила вдруг Марыськина.- Неприятности?
— Да…- пролепетала Солнцева.
От приветливости суфлера не осталось и следа.
— Молчите! Почему вы, черт вас дери, говорите слова, которых нет? «Солнцева отходит к другим гостям»! Солнцева! Отходите!
Солнцева, смотревшая на Марыськину с немым ужасом, напрягла свои творческие способности и сочинила:
— Извините, мне надо поздороваться с другими. Вам сейчас подадут чай.
— Успеете поздороваться,- печально прошептала Марыськина.- Ах, если бы вы знали, душечка… Я так несчастна! Мой муж — это грубое животное без сердца и нервов!
Марыськина приложила платок к глазам и истерически крикнула:
— Лучше смерть, чем жизнь с этим человеком.
— Замолчишь ли ты, черт тебя возьми! — прошептал энергично суфлер.- Оштрафует тебя Николай Алексеич — будешь знать!
— Передо мной рисуется другая жизнь,- сказала Марыськина, ломая руки.- Я рвусь к свету! Я хочу пойти на курсы. О, доля, доля женская! Кто тебя выдумал?!
— Успокойтесь! — сказала Солнцева и повернула к публике свое бледное, искаженное ужасом лицо.- Извините… Я пойду к другим гостям.
Марыськина схватилась за голову.
— К другим гостям? А кто они такие, эти гости? Жалкие паразиты и лгуны. Агриппина Николаевна! Здесь перед вами страдает живой человек, и вы хотите променять его на каких-то пошляков… О, бож-же, как тяжело… Все знают только — ха-ха! — богатую купчиху Полуянову, а душу ее, ее разбитое сердце никто не хочет знать… Господи! Какое мучение!
— Она с ума сошла! — сказал вслух суфлер и, сложив книгу, в отчаянии провалился вниз.
— Пусть я не святая! — вскричала Марыськина, подходя к рампе.- Я женщина, и я люблю… Пусть! И знаете кого?
Она схватила Солнцеву за руку, нагнула к ней искаженное лицо и прошипела с громадным драматическим подъемом:
— Я люблю вашего любовника, которого вы ждете!, Он мой, и я никому его не отдам. Вам написали насчет баронессы — ложь! Я его люблю! Что, мадам, кусаете губы? Ха-ха! Купчиха Полуянова никого не стесняется — да! Я имею любовника, и фамилия его — Тиходумов.
— Вон со сцены! — проревел из-за кулис режиссер.
"Истерику бы,- подумала Марыськина.- Если уж чем выдвинуться, то истерикой».
Она закрыла лицо руками, опустилась на диван, и плечи ее задрожали… Плач перемешался с хохотом, и из уст вырывались отрывочные слова:
— Пусть! Пусть… Я его вам… не отдам. Ты у меня его не возьмешь… змея!
Никогда зрителям не приходилось видеть более жалких, растерянных лиц, чем у актеров на сцене в этот момент. Все так привыкли говорить только по тетрадкам весом в два фунта, в фунт и четверть фунта, что самые простые слова, вырывающиеся у присутствующих при истерике, никому не приходили в голову.
И в то время, когда купчиха Полуянова билась в истерике, два гостя рассматривали картину, и один говорил другому вызубренные наизусть слова.
— А эта Солнцева богато живет… У нее шикарно!
— Говорят, у нее что-то есть с Тиходумовым.
— Кто говорит? Я об этом ничего не слышал…
Никому не пришло в голову даже предложить воды плачущей купчихе. Нахохотавшись и наплакавшись вдоволь, она встала и, пошатываясь, сделала прощальный жест по направлению к Солнцевой:
— Прощай, низкая интриганка! Теперь я понимаю, почему ты предлагала мне чаю! Я видела через дверь, как твой сообщник сыпал мне в чашку белый порошок. Ха-ха! Купчиха Полуянова только сама, собственной рукой, перережет нить свой жизни! Не вам, червям, бороться с ней! Прощайте и вы, пошлые манекены, и ты прощай, жалкий, хихикающий Матадоров! Туда! Туда иду я, к светлой, лучезарной жизни!
Марыськина вышла…и гром аплодисментов, низринувшись с галерки, разбился внизу, прокатился по партеру и замер в снисходительно похлопавших первых рядах…
* * *
Усталая, опустошенная, прошла Марыськина за кулисы, повернула в уборную и наткнулась на режиссера, который бежал прямо к ней.
— Вот твои вещи — их уже уложили. Тебе следовало двадцать восемь рублей, минус двадцать пять штрафу — три! На.
— Ладно,- сказала устало Марыськина.- Пусть… вещи на извозчика.
— Никифор! Выброси на извозчика ее вещи.
— Прощайте.
— Вон!
Сверх платья купчихи Полуяновой Марыськина натянула дряхлое, истасканное пальто, размазала рукой по лицу грим и с непроницаемым видом вышла, споткнувшись о порог.

как собака Павлова: всё понимаю, а сказать не могу

Я так понимаю, умер он... я разревелась в этот момент с воронами этими...

я в принципе театр обсудить готова) спасибо нашим модераторам)