Но вообще, я думаю, дружба - вещь непростая, часто коварная, бывает предательской. Подруга – это не та, с которой обсуждаешь новые вещи и влюбленность, хоть их и постоянно обсуждаешь, но как-то фоном, что ли. Говоришь или слушаешь про любовь, а слышишь совсем другое – слышишь то, с чем все годы вашей дружбы воевал, или что просто любил. Дружба – это и любовь, и война своеобразная.
У меня есть вон какие письма.
Показать скрытый текст«Конечно, она до сих пор мне дорога, до слез дорога. Она мне не то что жизнь – она мне душу спасла. Если бы не она – я бы до сих пор – с ним, с алкоголиком, а главное – никем бы осталась, да что говорить. Мне доказать не могли, что я – самость, а она доказала, и меня теперь эта «самость» в ней злит.
Конечно, она мне подруга, а как же иначе – я ей все время хочу позвонить. Звоню, радуемся сначала, и почти сразу начинается злость. У нас же снег выпал, ты слышала? Я резину не сменила, ей жалуюсь, тебе вот жалуюсь. Ты мне что говоришь: «Беги быстрее, ничего страшного, садись на трамвай, машину оставь, резину смени, все будет хорошо!» Но мне это скучно, мне вообще с тобой скучно, хотя я знаю – ты добрая, и говоришь доброе, но мне про твой трамвай неинтересно, хоть он и не злит.
А она злит! Она, знаешь, мне что ответила? Она мне ответила: «Ой!..» Вот с этого «ой» все начинается, с протяжного, со светлого. «Ой, а у меня и машины-то нет». И весело, беззаботно заливается. «А я сапожки новые надела!»
И вот на этой ноте все во мне поднимается. И я зачем-то говорю ей, что я весь год ношу одну и ту же обувь. Что когда ты на машине, тебе совершенно не обязательно ее менять. Главное – колеса. (Это похоже на какие-то бабские мелочи, но ты поверь, это не мелочи, это мировоззрение здорового, беззлобного и прекрасного эгоизма, который мне все равно в моих колесах не поможет, ну зачем я злюсь?)
А она говорит: «Нет». Она каждый год радуется, что можно надеть зимние сапожки и пройтись по первому снежку. (Нет, меня не эгоизм ее злит, меня злят «сапожки» и «снежок», не потому, что уменьшительное, а потому что в этом вся она – весело, игриво, по первому снежку, какое счастье, пятидесятилетняя тетка. Но, понимаешь, я же именно это в ней люблю.)
И я говорю ей жестко, что лучше бы всегда было лето, нет, лучше бы всегда была зима, но без снега и без листьев, чтобы всем было удобно ездить на машинах, только голые дороги, на что она мне заявляет: «А я люблю, когда первый снег на Покров!»
Я знаю, что она больной человек. Что ей тяжело выходить из дома, что вот эти радости – снежок, Покров – они у нее, как бусины – небольшие, наперечет. Но все равно, смотрите – вот я – в мыле, на несчастной своей машине, у которой то колеса, то руль, и вот она – видит радость в каждом божьем дыханье, Покров отмечает. Мне бы к ней подойти, поучиться у нее, а я злюсь. Я ведь не хочу загнанной быть. Я хочу – как она. Все праздники эти светлые, исцеляющие праздновать. Но когда? Я в ночи ног не чую.
Вот звонит мне она, и вместо «здравствуйте» – «поздравляю с праздником». «Сегодня великий праздник – Усекновение главы Иоанна Предтечи!» По слогам, дословно, мне бы радоваться – мне же именно этого не хватает, я же за этим к ней иду – была на службе, все про голову знает, а я даже не помню, что сегодня за день, я низменная, загнанная лошадь. Говорю, что не верю я в эту голову, злюсь. Хотя я ее очень люблю».
Скрыть текст