Письменный стол БЗ. NF

   У меня было три направления на факультеты математики/информатики. Их я получил, когда зашел, приехав в любимый город, к Тамаре Григорьевне, самой чудесной из преподавательниц информатики в моей жизни.
   — Пойдёшь на краевую олимпиаду по информатике? — спросила Тамара Григорьевна.
   — Пойду, — сказал я. — Всё равно мне ещё неделю можно гулять.
   Тогда шли какие-то каникулы, под которые я и выгадал отгулы на работе за самоотверженную ежедневную пьянку с другими монтажниками сцены и осветителями Дворца Культуры, где я работал, во времена новогодних спектаклей для детей.
   Призовых мест я, конечно, не занял, но и за четвёртое политех, пед и универ выдали по направлению.
   Вот в пед я и решил поступать. Ага. На филологию.
   Нас, иногородних абитуриентов педа, поселили в общаге рядом с корпусом на Социалистическом проспекте. Для меня до сих пор остаётся загадкой, зачем к маленьким и глупым абитуриентам в комнаты поселили по заочнику с физкультурного факультета. По одному на комнату. Не знаю, как там где ещё было, а у нас в двух комнатах в соотношении один к трём присутствовали эти самые заочники, приехавшие на сессию.
   В этот период своей жизни я понял, что в ДК работники сцены не бухали совсем. Они были трезвенниками. А мой первый начальник (умница и любитель самиздата, открывший мне, что Стругацкие написали не только «Отель у погибшего альпиниста»), превращавшийся после полбутылки водки в мерзкое недвижимое тело, изъясняющееся невербально, и вовсе трезвенник.
   В общаге мы пили всё, что только могут пить студенты. Много и непрерывно. Физкультурник был крепким парнем, а мой организм, несколько закалённый двумя местами работы и обучением в вечерке, оказался единственным, который мог держаться на одном уровне с ним. Второй физкультурник и пятеро желающих прикоснуться к красоте русской словесности срубались ещё до 1/8 финала.
   Я худо-бедно сдал первые два или три экзамена, стараясь не уснуть в процессе подготовки к ответам и узнал, что до следующего экзамена осталось не то четыре, не то пять дней. Ещё пять дней непрерывного бухалова. Это был перебор. Да ещё и сокамерники поразъехались в свои ближние деревушки.     Объятый печалью, поплёлся я «на Россию». В те времена так называлось место на клумбах по обе стороны кинотеатра «Россия», ныне ставшего одноименным торговым центром. На правой клумбе под сенью деревьев стояли напротив друг друга две лавочки. На них частенько собирались местные криминальные элементы, именуемые в просторечии гопотой, и неформалы.
   Честно-честно. У нас вообще всё было совершенно неправильно в этом смысле. Гопники тусовались с панками, панки с прихиппованными, а последние тусовались вообще. В принципе. Помнится, новосибирские неформалы, приезжавшие время от времени в гости на концерт или по дороге куда-нибудь ещё, сильно этому явлению удивлялись. У них там панки с хиппарями не дружили. И металлисты тоже не дружили. Ни с первыми, ни со вторыми. Все отдельно. Ну а фиг ли нет-то? Город большой, есть куда податься. У нас город меньше.
   Вот сижу я, значит, на лавочке в тенёчке под клёнами, общаюсь с каким-то полузнакомым типом и вижу вдруг, как заруливает к нам дамочка с ребёнком лет пяти-шести.
   — Ну что, пупсики. спросила дамочка, — кто поедет со мной в Горный за травой?
   Трава мне была без надобности, а вот мысль поехать куда-нибудь, где нет щедрых на алкогольные угощения физкультурников, мне очень понравилась.
   — Надолго? — лениво сказал я.
   — Дня на три.
   — Денег надо много?
   — Денег не надо совсем, мы автостопом поедем, — был ответ.
   И я согласился.

   Вход в квартиру сам по себе достоин отдельного описания. У квартиры была входная дверь. С большим замком. А ключа ни у кого не было. Поэтому то, что квартира находилась на первом этаже, было её несомненным плюсом. В те времена о решетках на окнах никто и не думал, поэтому мы входили через кухонное окно. А уже там, за окном и проходом в комнату, я обнаружил офигенный диван. Я не смог отказать себе в удовольствии присесть на него. А там и прилечь...
   Короче говоря, проснулся я, когда за окнами было уже совсем темно. На полу перед диваном сидела Агафья, завёрнутая в пёстрый плед, бегала Агаша и так же вещал, сидя в кресле, какой-то длинноногий лысеющий парень, оказавшийся хорошим знакомым, хорошо знакомым со всяческой эзотерикой. Страшилки у пионерского костра не идут ни в какое сравнение с тем, чем он меня загрузил. Петерсон вообще профессионально грузил. Он знал всё обо всём. Особенно с учётом того, что слушатели были очень благодарные. В процессе общения выяснилось, что сам по себе Петерсон является инструктором, собирающимся везти нынче ночью группу туристов на какую-то базу под Горно-Алтайском. Точнее, ночью он планировал отправиться на точку сбора, откуда ближе к утру всех, у кого есть путёвки, повезут на турбазу.
   У нас путёвок не было. Зато была возможность доехать на ночном поезде до Бийска, где будут подобраны оставшиеся туристы. Там нет никаких проверяющих, и мы вполне себе смогли бы проехать почти весь остаток пути на автобусе.
   — Так на поезд же нужны билеты, а на билеты нужны деньги, — попытался возразить я. Денег у Агафьи не было так же, как и у меня, это я знал точно, потому что по дороге к её дому мы истратили последнюю оставшуюся у неё и у меня мелочь на какую-то еду в магазине с гордым названием «Гастроном». Почему-то это обстоятельство вовсе не смутило никого. Мы собрались и отправились пешком на вокзал. Петерсону надо было куда-то в эту же сторону. Позже, узнав его получше, я понял, что он попросту отправился домой спать.
   Что, где и кому говорила Агафья Енотова на вокзале, я не знаю, но билеты нам купил какой-то посторонний мужик, жалостливо оглядевший с головы до ног меня, сидевшего на полу, прислонившись к большому рюкзаку, и Агашу, восседавшую непосредственно на рюкзаке.
   Про поезд писать особого смысла нету. Сели, уснули, проснулись — приехали. Как у Михалкова, короче говоря: в кресло сел, завтрак съел…
   С завтраком, правда, не сложилось. А есть хотелось зверски. И пить. Пить вообще хотелось безумно. Мы зашли в вокзал и обнаружили, что рукомойники в нём наличествуют, а вот вместо кранов в стены вбиты деревянные пробки. Тогда Агафья пошла в вокзальное отделение милиции, а я пошел следом. Там она поинтересовалась у обалдевшего стража порядка, где тут можно напиться. Он немного помахал безмолвно руками, потом прохрипел:
   — Налево от вокзала в переулке колонка.
   — А газировку зажал, — попеняла ему Агафья, указав рукой на стоявшую на подоконнике бутылку лимонада.
   Милиционер покраснел и попытался стать меньше ростом. Кажется, ему было стыдно.
   Для пасторального Бийска мы являли собой ту ещё композицию: мальчик с волосами до лопаток в джинсе советского производства и девица в пёстром бесформенном балахоне и в широком хайратнике, расшитом бисером. Думаю, нас не убили прямо там, на вокзале исключительно от изумления. Или из врождённой доброты местных жителей. Убедиться в этой самой доброте нам предстояло в самом ближайшем будущем.
   А пока мы вышли из здания вокзала и углубились в темноту переулка, ведущего куда-то во мрак налево.

   Я портвейн не хотел. Я хотел воды. Так мирозданию и сказал.
   — Садитесь на заднее сиденье, — сказало мироздание. Задняя дверца машины открылась, и в салоне загорелся свет. Внутри машины обнаружились два парня, в руках у каждого было по бутылке. Я напрягся, представляя себе, как сложно будет объяснить им, что портвейн и я некоторое время несовместимы. Но пить хотелось жутко, и я двинулся к машине. Агафья с Агашей последовали моему примеру, и после долгого рассаживания через одну дверцу мы устроились на мягком заднем сидении автомобиля.
   — Портвейна? — предложил тот, что за рулём.
   — Воды, — хрипло ответил я. Видимо, что-то в моём голосе водителя убедило, потому что он достал откуда-то небольшую бутыль с дистиллированной, похоже, водой, мерную мензурку и набулькал в мензурку до половины воды.
   Быть джентльменом оказалось сложно. Агафья с Агашей выпили по глотку, и вода кончилась.
   — Ещё, — протянул я мензурку обратно.
   — Больше нет, — ответили мне, — только портвейн.
   — Нет, спасибо, — поблагодарил я, и мы полезли из машины обратным порядком.
   Дверца за нами захлопнулась, и вместо людей с нами снова говорило мироздание из темноты, но мы его не слушали, мы углубились в переулок, где нас ждала обещанная колонка с водой.
   Самое удивительное, что колонку мы, несмотря на несколько расплывчатое описание дороги к ней, полученное от давешнего милиционера, и полную темноту в переулке, всё-таки нашли.
   Это была самая вкусная вода, которую мне приходилось пить в жизни. Она была ледяная. От неё ломило зубы. Она вырывалась мощной неудержимой струёй. Её было почти невозможно поймать. Мы были счастливы.
   Минут через пятнадцать после начала этого пиршества мы отвернулись от колонки и пошли обратно к вокзалу. Назад идти оказалось гораздо меньше. Может, потому, что мы шли на свет тусклого фонаря у входа в вокзал. Оказалось, что справа от вокзала и чуть вперёд стояли столики уличного кафе. На каждый столик ножками вверх были составлены по четыре стула. С одного мы их сняли и уселись вокруг, ожидая, пока придёт утро, и настанет время идти на автовокзал, который был где-то поблизости. Именно туда должен был подойти автобус за второй порцией туристов и за нами.
   Агаша немедленно положила голову на столик и уснула, а мы сидели и болтали обо всём на свете. Вокруг всё было тихо и умиротворённо.
   Из темноты материализовался человек и уселся к нам за столик на свободный стул.
   — Пойдёмте ко мне в гости, — сказал человек. — Мне от вас ничего не надо, только заведите будильник на шесть часов.
   Позже, обсуждая эту встречу, мы пришли к выводу, что свежематериализованный человек попросту не умел обращаться с будильником, а на работу опоздать боялся.
   — Не-а, — ответили мы хором.
   — Вы, наверное, есть хотите, — продолжал человек, — можете забрать всё, что есть в холодильнике. — Он помолчал и добавил совсем печально, — Только там ничего нет.
   Наверное, он ждал каких-то слов утешения, но мыы молча смотрели на него и ждали продолжения, тихонько хихикая.
   — Помогите! Убивают! — раздалось из темноты.
   — За что? — громко заинтересовался человек, сидящий рядом с нами. Агаша и ухом не повела.
   — Он у меня бабу увёл, — объяснил другой голос из темноты.
   Человек за нашим столиком успокоился, а от здания вокзала на крики поехал милицейский бобик. Откуда он там взялся, я не знаю, честно не знаю. Никаких бобиков там не было, когда мы проходили мимо.
   Машина остановилась около нас, и из неё спросили:
   — Ты чего орал?
   — Это не я, — соврал человек, и машина уехала дальше во тьму. Из тьмы донесся топот множества ног, словно в разные стороны убегало не меньше четырёх человек, потом заверещал что-то, оправдываясь, голос, который убивали, и снова наступила тишина.
   Спустя какое-то время из темноты появился ещё один человек.
   — Ты чего орал? — спросил он. И я узнал голос того, кто убивал.
   — Интересно, — ответил человек, который сидел за нашим столиком.
   После этого их разговор свёлся к тому, кто кого знает из какого-то района Бийска. Я не только никого там не знал, но даже и о самом районе слышал впервые. Да и потом больше не слышал. Название из памяти стёрлось насовсем. Пару раз мне казалось, что собеседники перейдут к банальному мордобою, но разговор, то поднимаясь на повышенные тона, то становясь совершенно задушевным, продолжался до тех пор, пока не выяснилось, что эти двое чуть ли не соседи, что вовсе не вызвало у нас никакого удивления, учитывая их способ появления из тьмы. Тогда они обнялись и рассказали нам, что вон в том киоске (из темноты появился знакомый всем, кто жил в СССР, павильончик из деревоплиты, отделанной какой-то глянцевой пленкой зелёного и красного оттенков) живут латыши. И что мы сейчас увидим концерт.
   Парочка отправилась стучать палками по стенам павильончика, разбудила ребёнка. Агаша спросила:
   — А мы к бабе пойдём?
   — Пойдём, — сказала Агафья.
   И мы пошли. Оказалось, что в Бийске у Агафьи живет сестра с мамой. Только Агафья не помнит, где именно. Это показалось нам абсолютно несущественным, и мы отправились в путь. Иногда дорогу выбирала Агафья. Иногда Агаша. Иногда я. Когда начало светать, Агафья с Агашей обнаружили в пределах прямой видимости квартал девятиэтажек, который был опознан как необходимый нам.
   Нам и в самом деле открыла какая-то старушка, которая немедленно начала ругаться на Агафью, сюсюкать с Агашей и предлагать мне кусок пирога.
   В ходе обсуждения стороны пришли к тому, что Агаша остаётся у бабушки, а мы уходим прямо сейчас. И пирога не будет.
   — Почему? — удивился я.
   — Потому что она хотела нас уложить спать в зале на диван, — непонятно объяснила Агафья.
   — И что?
   — Ты хочешь трахаться при ней? — теперь уже удивилась Агафья, явно рассматривая и такой вариант.
   — Н-нет, — обескураженно ответил я. Я вообще не собирался трахаться.
   — Ну и пошли.
И мы пошли.

Сказку «Курочка Ряба» помнят все. В детстве ее рассказывают или читают практически всем детям. Я вспомнил об этой сказке вот зачем.
Человек заводит детей для того, чтобы учится у них мудрости. В тоже время на человеке лежит обязанность передать ребенку ту мудрость, которую он усвоил сам и тем самым подготовил ребенка к самостоятельной жизни. Причем желательно сделать это до 10 лет. Младшей дочери Марине исполняется 10 лет и я, понимая свою обязанность, и то как дети относятся к наставлениям родителей и вообще взрослых, задумался в какой форме и как это сделать. И вспомнил о сказках. Появилась идея – а что если на примере какой либо сказки, разбирая ее скрытую, поучительную часть, таким образом передать ребенку знания, заинтересовать его, показать пример рассудительности. Сказано – сделано. Первой на ум пришла выше упомянутая сказка. Я сосредоточился на сказке. Меня поразило то, как много сказано, зашифровано в этой сказке, какой глубокий смысл заложен в ней. И я решил поделиться этим со всеми и изложить на бумаге то, что я понял в этой сказке со своей «кочки» зрения. Не срою, что на эту «кочку» в очень большой степени повлияли знания, полученные мною из книг Лууле Виилма серии «Прощаю себе». В общем, что получилось, то получилось, что выросло, то выросло. В последнее время много появилось «видений» второго или даже третьего плана у известных произведений искусства. Это один из таких вариантов.
Начнем с того, что на обложке написано: «Русская народная сказка». Слово «народная» говорит о том, что возникла она так давно, что совершенно не ясно, кто и когда ее придумал. Можно предположить, что это зашифрованное сообщение очень древней цивилизации и предназначено тем людям, которые смогут понять этот смысл в свое время. По видимому такое время пришло, если была дана мне расшифровка этой сказки. Слово «русская» говорит о том, что, скорее всего источник (цивилизация) находилась на территории Руси. Сейчас и ранее много говорится об особой роли России на нынешнем этапе развития человечества. Наверное, это не спроста и в этом что-то есть.
«Жили себе дед да баба» - так начинается сказка. Кто они такие ничего не говорится. Отсюда можно предположить, что речь идет обо всем человечестве, о его мужской и женской половине. «Дед да баба» говорит о возрасте и, следовательно, о времени, когда происходят события. Если принять за детство первобытно - общинные времена, юность – рабовладельческие, зрелость – конец 19-го – начало 20 века, то старость это конец 20 века – начало 21-го, т.е. речь идет о сегодняшнем времени. Это подтверждает также и то, что понимание сказки пришло в наше время.
«Да» означает согласие и единение, единение мужчины и женщины. Необходимо это затем, что только в единении можно достигнуть уравновешенности, совершенства и счастья. Ибо нельзя возвыситься, порабощая и унижая женщину и нельзя достигнуть уравновешенности и совершенства, презирая мужчину. Совершенные, уравновешенные мужчины и женщины не стареют. То, что мы сейчас не являемся в большинстве своем совершенством и то, что в сказке дед и баба, говорит о многом.
«Жили себе» означает жизнь для себя. «Жизнь есть Бог». «Жизнь есть движение, Энергия». «Жизнь есть Любовь» утверждает Лууле Виилма. Жизнь движет вперед энергия Любви. Остановка энергии Любви это Смерть. Свободное течение энергии Любви сдерживает страх «меня не любят», который рождается от чувства вины и превращается в злобу. Злоба это уже болезнь. Злонамеренная злоба приводит к раку и смерти. Чем больше злобы, тем меньше Любви, тем ближе смерть. Как жили, говорит то, что они уже дед и баба, т.е. Любовь едва теплится, все заполнила материальность, она же борьба за жизнь, она же злоба.
Как жили и что нажили дед и баба? А «Была у них курочка ряба». Была это бытие, которое определяется сознанием, миром мыслей человека иначе мировоззрение, накопленная мудрость человечества к этому моменту. «Курица не птица…» и не животное. Символически она означает мир мыслей, т.е. сознание. По жизни курица роется в земле, навозе, мусоре отыскивая зерна (Истину), т.е. очень приземленная жизнь. Однако она может взлететь на забор или сарай, т.е. возвышая себя творческим озарением мысли, причем чаще всего это делает петух, а не курица. С древнейших времен ведется спор философами – что вперед курица или яйцо. Спор решается просто. Яйцо это совершенство, способное воспроизвести себя путем превращения в курицу и вновь в яйцо. Всякое совершенство может быть образовано путем слияния мужского и женского начал, т.е. должен быть еще и петух. Курицу и петуха создал Бог, как и всякую «тварь по паре», а то, что кто-то путает эволюцию и естественный отбор с творением Божьим, это его проблема. В отличие от нас у Бога нет понятия времени, есть только вечное сейчас. Курочка ряба, т.е. рябая, пестрая. Таков и мир мыслей человечества. Есть черные, темные мысли, есть немного светлых и чуть-чуть золотых (солнечных), есть и другие цвета мыслей и чувств человечества. Курочк-а ряб-а – буква «а» это первая буква алфавита, т.е. стоит в начале алфавита, является определяющей. Стоя в конце слов, определяет женский род в этих словах. Отсюда вывод, что мир мыслей, в том числе мужской определяется женщиной. Символически считается, что женщина это шея, а мужчина это голова, то куда шея повернет голову, т.е. мужчину, то в том направлении и будет думать голова. Мысль материальна. Любому проявлению мира материи предшествует мысль. Следовательно, за сегодняшнее состояние дел в мире ответственна женщина. Об этом прямо заявляет Лууле Виилма в своих книгах.
«Снесла курочка яичко. Яичко не простое – золотое». Таким образом мир мыслей человечества, направляемый женщиной произвел к настоящему времени золотое яйцо. Яйцо среднего рода, в нем заключено мужское и женское начало, т.е. в его физическом, материальном создании участвовали мужчина и женщина. И за результаты материального воплощения несет ответственность также и мужчина. Яйцо символизирует Истину. «Яичко не простое – золотое» значит не натуральное, понарошное, искусственное ненастоящее, обманчивое, ложное. Это символ сегодняшней материальной технократической искусственной цивилизации идущей путем ложной Истины, главной целью которой является жажда наживы (золото).
«Дед бил, бил – не разбил,
баба била, била – не разбила».
Это тщетные попытки разобраться с тем, что сотворено технократической цивилизацией, добиться понимания той Истины, которая составляет суть этого материального пути, по которому сейчас пока идет человечество в своем большинстве. Сама последовательность действий – сначала дед, а потом баба отражают порядок сотворения материального мира и нынешнее положение вещей в нем. Сначала, направляемый женской мыслью, в основе которой лежит желание жажды наживы, действует мужчина, который в соответствии со своей половой ролью должен творить материальный мир. Но, тщетны попытки мужчины дойти до Истины, если они направлены неверной мыслью женщины. Поняв, что на мужчину надеяться нечего, за дело берется женщина. Известно, что, обвинив мужчин во всех грехах, облив их презрением, женщины добиваются права выполнять мужскую роль, хватаются за мужские дела, позабыв что они женщины. В результате мужчины становятся женоподобными, а женщины мужеподобными, т.е. человек превращается в существо среднего рода. Естественно, что и женщина, если она идет не в том направлении, не может добиться успеха.
В этих двух строчках слышится звон церковных колоколов, и приходят мысли о церкви и религии. Золотое яйцо тоже наводит на мысли о церкви и религии, ибо оно используется по крайней мере православной церковью как символ воскресения Иисуса Христа. Однако то, что яйцо золотое и не настоящее, а также то, что в наше время церковь и люди используют вареные и искусственные яйца из разного материала, в том числе из золота, говорит о том что и церковь ослеплена жаждой наживы. Сколько золота в убранстве церквей и одеждах священнослужителей! И получается, что нет возможности дойти до Истины, обратившись к религии. Тысячелетняя история религии тоже говорит об этом.
И так, что же делают люди, когда их попытки добиться чего-либо потерпели неудачу? Они начинают анализировать, размышлять, почему это произошло? «Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось» это и есть размышление, движение мысли. Кроме того, мышка это животное, символически соответствует душе, а еще точнее, символизирует жажду наживы души. Есть выражение: «ухватить мысль за хвост», отсюда в сказке хвостик у мышки. Становится понятно, что неудача с золотым яйцом связана с жаждой наживы и размышления деда и бабы (человечества) касаются жажды наживы. В каком направлении идет размышление говорит слово мах-нул-а(я), т.е. от максимума до нуля. Теперь можно полностью понять фразу. Потерпев неудачу, и занявшись размышлением, баба, а затем и дед поняли, что нужно освободить душу от жажды наживы. Причем это нужно сделать в первую очередь женщине – буквы «а» в словах (мышка, бежала, махнула). Сила мысли, освобожденной от жажды наживы такова, что яйцо упало и разбилось, а золото металл мягкий. Пал и разрушился символ технократического пути развития человечества, как только человек возвысился духом и освободил душу от жажды наживы. Ничего не говорится о содержимом яйце и это означает, что символ развеялся в прах, внутри ничего не было.
«Дед и баба плачут…». Плакать, печалиться вроде бы нечего. Золото осталось золотом, даже если оно и не сплошной кусок металла. Это означает то, что от крушения основной иллюзии большинство человечества будет очень сильно опечалено. Оно поймет, что, тот путь. по которому шло раньше человечество, привел в никуда, в тупик, к разрушению. И хотя человечество печалится, сознание работает – «курочка куда-х-чет». Куда – это направление, чет-(нечет) – это гадание, предсказание, а все вместе означает, что сознание нашло новый путь , новое направление, которое говорит человечеству: «не плач дед, не плач баба! – я снесу вам яичко другое, не золотое – простое». И это и есть самое главное в сказке, то что нужно искать счастье, встав на путь подлинной Истины, символом которой и является простое яйцо.
Каким образом встать на путь Истины, возвысится духом, стать уравновешенным, рассудительным, речь пойдет в другой сказке.
P.S. Когда дочь прочитала то, что я написал, то она стала меня уверять в том, что мышка хвостиком не «махнула», а «вильнула». Сначала я не обратил на это внимания. Это было совсем не понятно и никак не вязалось с действием сказки. И только тогда, когда в очередной раз она начала меня вновь уверять, что на самом деле мышка хвостиком «вильнула», я спустя некоторое время понял, что дочь, скорее всего, права. «Вилять», «извилина», «увиливать» имеют один корень «вил» и он означает изменение, в данном случае изменение мышления. Так моя дочь подтвердила истину, что дети мудрее родителей, поскольку их дух старше и большее количество раз воплощался на Земле и набрал больше мудрости.

   В те далёкие времена в автобусах присутствовали билетные кассы, куда можно было бросить пятачок и выкрутить себе билет с помощью специальной ручки. Теоретически выкрутить можно было и два, и пять и одиннадцать билетов, не сбросив не копейки, потому что никаких защитных механизмов у ручек не было (хотя позже мне, кажется, встречались такие девайсы с дозированной подачей билетов, но воспоминание это смутно и на полную уверенность не тянет), но обычно никто подобной ерундой не занимался, предпочитая попросту ехать без билета. Зайцем.
   Вот так же поступили и мы. Вероятность столкнуться в автобусе с контролёром была исчезающе мала, но нам несказанно повезло с точки зрения комбинаторики. К сожалению, обычная, житейская, точка зрения с ней не совпадает.
   — Приготовьте билетики на контроль, — произнёс скандальный женский голос откуда-то сзади. Есть такие женские голоса. Они блуждают по свету, находя себе хозяек en mass среди работниц сферы обслуживания. Принадлежат он, как правило, обрюзгшим тёткам, которые ненавидят всё, что заставляет их делать хотя бы что-то. И в первую очередь эти тётки ненавидят свою работу и своих клиентов.
   Мы загружались в автобус, видимо, где-то на конечной остановке или неподалёку от неё, поэтому с комфортом расположились на сидениях где-то в районе задней двери. Голос нам слышно было, а голосовладелицу видно не было. Агафья тихонько шепнула мне на ухо:
   — Ничего не говори, улыбайся и кивай.
   Я ничего не понял, но улыбнулся и кивнул.
   Тем временем контролёрша подошла к нашим сдвоенным сиденьям.
   — Билетики предъявляем на контроль. — Она была низкорослой полной тёткой лет около пятидесяти с какими-то неопрятными волосами, отвисающими щеками, углы рта, казалось, навсегда опустились вниз, а глаза не выражали ничего, кроме усталости. Мне почему-то стало её жаль. Жаль того, что я еду впервые в жизни смотреть на Алтайские горы, а она, даже если окажется там, куда еду я, будет смотреть за детьми или внуками. Я улыбнулся ей, чтобы она хоть немного обрадовалась вместе со мной. Она не обрадовалась.
   — Тут понимаете, какое дело, — приподнялась с сиденья Агафья. — Это бельгийский турист, удрал от группы, мне пришлось его искать, — она показала рукой на стоящий у меня на коленях рюкзак, словно призывая его подтвердить истинность слов. — Сама по звонку выскочила, ничего не взяла с собой, а у него только боны.
   Тётка опешила. Я широко улыбнулся, понимая, что мы вылетим из автобуса не своим ходом под аккомпанемент матов, но ещё и поддерживаемые и направляемые дружескими руками (а может быть, и ногами) окружающей среды. Эта картина так явственно встала у меня перед глазами и показалась такой смешной, что удержаться от улыбки я не мог. Есть у меня такое дурацкое свойство: улыбаться в самые ответственные моменты. Помню, в начальной школе на смотре песни и строя, я всегда сиял улыбкой, проходя мимо принимающих смотр. Меня даже за это учительница хвалила. А я просто старался быть серьёзным и ответственным, но не мог.
   Тётка вообще оторопела.
   Если кто не застал советские времена, то поверьте мне на слово: у простого народа иностранцы вызывали такой пиетет, какого сейчас, как мне кажется, не вызывает уже ничто. Иностранец был существом с совсем другой планеты, он мог бродить под присмотром пары-тройки кагэбэшников где-то в Москве или Ленинграде, но не вот так запросто в автобусе на окраине Бийска. Наверное, Агафья была неплохим психологом. Или действовала по наитию. Второй вариант мне кажется ближе к истине. Упомянутые ею боны были валютой, которую держать в руках без письменного на то разрешения соответствующих органов не рекомендовалось никому.
   А кем ещё, кроме как залётным бельгийским туристом, паломничающим в сибирские Альпы, мог оказать счастливо скалящийся волосатый юнец в городе Бийске в конце восьмидесятых годов?
   Много кем, конечно, мог оказаться, но у тётки не возникло и тени сомнений относительно правдивости поведанной ей истории. Она неумело попыталась улыбнуться мне в ответ и исчезла из автобуса, не завершив свою миссию.
   — До свидания, — сказал я, радостно помахав ей в окно. Пассажиры, слегка отодвинувшиеся от нас после короткого диалога, радостно заржали и придвинулись обратно. Контролёров почему-то никто не любит. Интересно, любят ли их дома?
   Тётка робко, как-то из-под полы пошевелила в ответ ладошкой, и автобус поехал дальше.

   На автовокзале, состоявшим из одной или двух платформ для междугородних автобусов, уже стоял красный ПАЗик, рядом с которым прогуливался Петерсон. Он замахал нам руками, увидев издалека. О чём-то пошептавшись с Агафьей, он сообщил, что водиле в принципе глубоко по фигу, поедет он с пятью свободными местами или с тремя, мы загрузились внутрь и отправились на турбазу, дислоцировавшуюся где-то под Горно-Алтайском. По дороге была остановка в Сростках, где я имел возможность осмотреть самую обычную избу, в которой жил Шукшин, но и осмотр, и сама поездка были какими-то уже не слишком интересными.
   На турбазе Петерсон сказал, что в домик нас поселить возможности нет, потому что директор просто зверь, выдал нам палатку, которую мы кое-как накинули на ветки каких-то деревьев, и скрылся, ведомый своими петерсоньими делами.
   Над миром сгущались сумерки. К нашей палатке подошла представительная дама и глубоким голосом поинтересовалась, что мы здесь делаем.
   — На Телецкое едем, — простодушно ответил ей я. — Там, говорят. красиво-о-о!
   — На нашем автобусе вы не поедете, — сухо сообщили нам. И я понял, что завтра снова будет интересно. Потому что Агафья засмеялась и сказала:
   — Посмотрим.
Представительная дама ошиблась. А я был уже практически влюблён в Агафью, поэтому ночь была очень длинная, и мы совсем не спали. До самого утра.

   С утра мы сдали Петерсону его палатку с рук на руки и пошли к центральному зданию всего этого туристического рая. Я не помню, как оно вообще выглядело, это здание, да мне было наплевать на него. Мы расстелили на газоне рядом с забетонированной площадкой перед входом в него покрывало, и Агафья принялась делать что-то там из бисера, а я взялся за книгу. Что за книга, откуда и куда она потом делась, я не помню. Помню только что там было до безумия много всяких описаний природы и ландшафтов. Я просто убивал время. Агафья сказала, что лично мне ничего делать не надо, я могу наслаждаться жизнью.
   Надо сказать, что к этому времени я уже не очень-то и хотел есть. Пить хотел, это да. У меня вообще всё это путешествие связано неразрывно с бесконечной жаждой. утоляемой самыми разнообразными способами: из горной реки (не то Бия, не то Катунь, короче, кто-то из предков Оби), то из приснопамятной колонки, то из фляги (здоровенная такая фляга с холоднющей водой, но об этом, наверное, будет дальше), то колодезной водой из ковша в Сростках. На турбазе были к моему счастью краны с проточной водой, поэтому жажду можно было утолить в любой момент.
   Итак, мы отдыхали под жарким солнышком, а транзитные туристы, направляющиеся дальше, на Телецкое озеро, стали уже собираться группами и в розницу у того же самого здания. Вскоре появился и вчерашний ПАЗик, в него начали грузить туристический скарб, а ещё пришла представительная дама.
   — Я вас в автобус не пущу, — первым делом сообщила она нам.
   — Ну и не надо, — меланхолично отозвалась Агафья. — Мы тогда отсюда никуда не уйдём.
   — Я милицию вызову, — пригрозила дама.
   — Могут не поехать из Горного, — засомневалась Агафья.
   Дама тоже засомневалась, это было видно по тому, что её решимость внезапно куда-то исчезла, и вместо представительной дамы перед нами появилась жутко чем-то расстроенная женщина административных наклонностей.
   — Откуда вы вообще взялись-то на мою голову? — возопила административная женщина.
   — Оттуда, — передать интонации я не возьмусь. В этом ответе веяло тропинками забытых планет и грохотом копыт скифской конницы. Я посмотрел в сторону горизонта, на полпути к нему пасся какой-то конь. Или кобыла. Лошадь. «К вечеру доберётся до горизонта,» — подумал я.
   — Если вы на обратном пути здесь появитесь, я вас точно в милицию сдам, — пообещала женщина. Потом вздохнула и добавила, — Идите садитесь в автобус.
   Водитель, с интересом прислушивающийся к разговору, кивнул своим внутренним убеждениям и пошел в кабину заводить мотор. Оказалось, что остальные пассажиры уже забрались внутрь, и все ждали только нас.
   Я никогда не думал, что от Горно-Алтайска до Телецкого так долго ехать. Мне почему-то казалось, что там полтора пальца по карте, а оказалось, что я успел три раза уснуть и проснуться, пока мы доехали. Вокруг то и дело появлялись какие-то горные сколы самых забавных видов, это снова укачивало.
   Автобус остановился почему-то не внутри территории тамошнего поселения, а перед воротами, и народ потянулся с рюкзаками за плечами к проходу между стоявшими рядком металлическими умывальниками и побережьем Телецкого озера. Меня же влекли к себе безмерно умывальники. Я снова долго и планомерно пил воду, ощущая, как внутри остывает какая-то кипящая лава. Правда, она остывала только пока я пил. Потом снова начинала кипеть.
   Наверное, уже в Бийске я оказался в каком-то состоянии измененного сознания. В таком состоянии, я думаю, мушкетёры пытались похитить с эшафота английского короля. Впрочем, у них не очень получилось. У нас, как мне кажется, это бы вышло с легкостью.
   И ещё я хочу добавить, что купаться в Телецком озере не рекомендуется, очень уж оно прохладное. Зато как чудесно уснуть на его берегу в тени куста.

   Мне не хочется описывать встречу с совершенно сумасшедшей парочкой панков из Калининграда, прибывших в Горный Алтай тоже автостопом, но я вынужден их упомянуть, потому что по дороге к ним прибился некий прихиппованный тип по прозвищу Алекс (уж не знаю, настоящее это его имя, или нет) из Москвы. С этим самым типом ранним утром второго дня мы и двинулись в обратный путь.
   — Вы только не пугайтесь, — сказал нам Алекс, когда озеро скрылось за первым же поворотом, — но я иногда бываю крезанутым. Но я не буйный.
   Мы переглянулись и цинично заржали, ощущая себя настолько двинутыми, что крезанутый Алекс тянул максимум на обывателя с лёгкими отклонениями. Да и Агафья, как оказалось, уже не раз успела побывать на Силикатном, где в Барнауле располагается психушка. Эта наша реакция откровенно обрадовала Алекса, и мы двинулись вперёд, причём я, твёрдо уверенный, что тут ехать совсем недолго, а стало быть, и пешком мы до цивилизации доберёмся чуть ли не через пару километров, то и дело бегал смотреть наиболее поразившие меня выступы скал, на некоторые даже взбираясь. Поначалу. Через пару-тройку часов энергии во мне поубавилось, но двигаться неспешно и размеренно, как мои опытные спутники, у меня всё равно не получалось. Я то отставал, то обгонял их, искренне не понимая, как можно не радоваться тому, что вокруг.
   Впрочем, скоро я узнал, как это можно делать. Дорога петляла в разные стороны, то приближаясь к горной реке, то отдаляясь от неё. А я, как вы помните, основным своим рационом утвердил на время путешествия воду. Не то, чтобы мне так уж нравилось её пить, но во-первых, утоляла голод, а во-вторых, охлаждала меня изнутри. У меня не было возможностей для измерения температуры, но, думаю, в районе тридцати семи с половиной, а то и тридцати восьми градусов имени господина Цельсия градусник бы зафиксировал.
   Когда я в очередной раз предложил пойти испить дарованной нам природой влаги из хрустальных холодных вод реки, Агафья вдруг радостно завопила и помчалась к воде, разбросав в невысокой траве на бегу свои босоножки. И хотя трава и была невысокой, найти босоножки мы так больше и не смогли. Оставить её без обуви я не мог, поэтому отдал свои тапки и остался в одних носках, которые, как оказалось, совсем не защищают ноги от мелких камней, изобильно покрывавших дорогу и её окрестности. Через несколько сотен метров ноги стали гореть, на них было больно наступать, а еще через километр я перестал чувствовать это неудобство. Потому что нас догнал грузовик. Большой оранжевый КамАЗ с лежанкой и добрейшей души человеком за рулём, который подобрал нас, оговорив, что за проезд мы должны будем расплатиться болтовнёй до самого Горно-Алтайска. Есть у меня подозрение, что он разочаровался в оплате, посчитав, что ему подсунули фальшивку. Потому что мы болтали о том, что интересно нам, а не о том, что интересно ему. Впрочем, в любом случае ему было интереснее, наверное, слушать наш бред, чем ехать одному, пытаясь поймать на горной дороге хоть какое-то радио (если оно, конечно, у него было). Удобнее всех устроился Алекс: он забрался на лежанку и спокойно уснул.
   Уже в сумерках нас высадили на какой-то окраине города, видимо, Горно-Алтайска, и КамАЗ укатился в дальние дали, куда нам было совсем не надо. До трассы было подать рукой, по дороге, где мы находились, тоже ездили грузовики, и мы, наплевав на то, что уже начинало смеркаться, решили добираться до Бийска прямо сейчас. Ну вообще-то у нас и выбора особого не было, остановиться в Горно-Алтайске нам было негде, хотя Алекс и рассказывал, что у него где-то в дебрях записной книжки есть пара вписок в Горном, но он сам признался, что не дружит с головой, поэтому у него могли оказаться адреса из какого-нибудь Челябинска, да и телефонов в ближайших окрестностях видно не было. Зато было видно, как собирается на местные посиделки местная молодёжь, уже бросающая на нас быстрые и совсем не исполненные любви взгляды. На коротком совещании мы единогласно решили, что углубляться в местные переулки себе дороже и пошли по дороге, а потом и по трассе, приводя мои ступни, прикрытые уже носками практически только с верхней стороны, в полнейшее расстройство, а через их посредство и самого меня в то же состояние.
   Уже порядком стемнело, когда очередные приближающиеся к нам в попутном направлении фары не побежали дальше, указывая нам направление движения, а остановились совсем рядом.
   — Не возьмёт он нас троих, — сказала мне на ухо Агафья, — надо уходить.
   Остановившийся грузовик словно сошел с каких-то раннепослевоенных фильмов. Это, насколько я понимаю, был ЗИЛ-157, и места для трёх пассажиров, как мгновенно определила Агафья, в нём не было.
   — Двоих возьму, — подтвердил наши опасения водитель грузовика.
   — А если мы на колени?.. — начал я, не представляющий, как можно посреди ночи бросить человека.
   — Третий может в кузов залезть, — прервал меня водитель, и Алекс, радостно встрепенувшись, немедленно полез в кузов. А мы забрались в кабину, и грузовик поехал.
   Я не знаю ,что там в нём вибрировало при работе мотора, но вибромассаж всего тела ещё долго отдавался где-то глубоко внутри меня уже после того, как мы покинули транспортное средство. Разговаривать в такой обстановке было невозможно, можно было только орать, и мы орали песни, стихи, матерные частушки (водитель) и всё в этом духе. Несмотря на дрожь и грохотание, ехал грузовик шустро, и в Бийске мы оказались ещё затемно.
   Агафья и я выбрались из кабины, весёлые и бодрые, а сверху на нас, свернувшись практически в колобок, рухнул из кузова Алекс. Он, может, и пел песни или рассказывал стихи, но, судя по его полузамерзшему состоянию, основными текстами этих сольных выступлений были звуки типа «ды-ды-ды-ды-ды». Он объяснил нам, как смог, что дальше будет добираться сам, и что у него дела и сгинул во тьме за каким-то пакгаузом.
   Вокруг нас были эти самые пакгаузы, железнодорожные рельсы в больших количествах и какие-то чернильно-чёрные пятна, которые я, попав в одно, опознал как лужи.
   — Куда пойдём? — спросил я, потеряв из виду чем-то расстроенного Алекса. Звук его передвижения растаял не так быстро, но и не задержался надолго, и вскоре я уже не отличал дрожи внутри меня после поездки на чуде грузоперевозочного транспорта от стука зубов уходящего навсегда из моей жизни Алекса. Мы с ним разговаривали после ещё раз. По телефону. В самом начале своего пути мы обменялись координатами, и я, мучимый бездельем в период поставок оргтехники, когда находился в Москве, набрал его телефон, узнав через почти десять лет, что Алекс таки добрался домой. Встречаться, впрочем, мы не захотели.

   Рассвет застал нас на перекрёстке дорог в частном секторе Бийска. Стрелка на Барнаул указывала на дорогу, взбегавшую куда-то в гору. Мы по этой дороге не пошли. Мы пошли рядом. Ну как рядом, напрямую через частный сектор, перебираясь через заборы, проходя через калитки и тропинки, известные только здешним аборигенам. Всё это произошло потому, что Агафье приспичило попасть в туалет. Надолго попасть. Дела у неё там образовались. Мне во время этого путешествия для очищения организма было достаточно отвернуться к первому попавшемуся кусту.
   Почему-то туалеты на нашем пути не попадались долго. Они то виднелись где-то из-за домов, куда мы предпочитали не ходить, не будучи уверены в гостеприимстве местных жителей, то отсутствовали вовсе. Наконец нами было обнаружено строение сортира, полностью подходящее для наших целей. Туалет был построен посреди большого участка, засеянного не то картошкой, не то ещё каким корнеплодием. Какая сила внушила владельцу построить туалет прямо посреди огорода, я не знал. Агафья скрылась за дверью, а я бродил вокруг, хихикая сам с собой, представляя, что сейчас откуда-нибудь придёт хозяин этого участка, и я буду объяснять ему, пытаясь не прерывать свои объяснения хохотом, что мы просто зашли сюда покакать.
   Наконец дверца туалета открылась, и мы с Агафьей смогли воссоединиться, чтобы идти дальше.

   На трассе нам сразу повезло встретить попутку до Барнаула. Нормальный сине-белый ЗИЛ без дополнительной опции вибрации, понёс нас домой, и я то и дело пытался отрубиться и уснуть, но водитель тряс меня за плечо и испуганно рассказывал, что мы можем встретить ментов, и мне нельзя спать.
   Уже потом, в городе, я вспомнил об этом и спросил у Агафья, чего, собственно, надо-то было от меня этому садисту. Агафья обидно засмеялась и спросила:
   — Ты давно себя в зеркало видел?
   — И что там? — хмуро полюбопытствовал я, с наслаждением шлёпая босыми ногами по гладкому асфальту тротуара.
   — Да у тебя вид, как будто ты обдолбанный. Вот он и решил, что мы траву везём.
   Точно! Она же меня звала за травой! Я вспомнил цель путешествия Агафьи.
   — А она у нас есть, что ли?
   — Нету, конечно, где бы я её взяла?
   Мы дошли до точки, с которой и началось это замечательное путешествие: к кинотеатру «Россия». Увидев фонтан с бьющими в небо струйками воды, я аккуратненько вошел в него, переступив парапет, и улёгся в воду, чувствуя, как возвращается жизнь в избитые дорогами ноги.
   Вокруг ходили люди. Некоторые из них были даже знакомы, они о чём-то меня спрашивали, а я улыбался им и молчал.
   Как же хорошо всё-таки отдыхать в Горном Алтае.

...В тот памятный вечер я заехал в гости к Анзору по кличке «Красавчег» - чисто случайно - а у того (бывают же совпадения!) оказался день рождения. Тьма приглашенных. Уйма подарков. Оркестр, откупленный на пару деньков...
- Вот ты мнэ друг или нэ друг? - спрашивал "новый нерусский" Анзор у меня, фамильярно обняв за талию.
- А как же! - не совсем впопад отвечал я, ожесточенно роясь вилкой в салате.
- Вот ты мнэ скажи, как другу, да, зачем люди ссорятся, когда они должны дружить, вах?
- А кто ссорится? -- я положил в сторону вилку и отработанным взглядом выхватил из толпы танцующих блондинистую незнакомку с поразительно гладкими и длинными ногами.
--Ну я вообще, - «Красавчег» налил себе и мне, - в глобальном смысле, да?
- - Ты сам понял, чё сказал? - почти на автопилоте выдал я, по-прежнему любуясь блондинкой, под быструю музыку задиравшеую ноги не хуже Брюса Ли.
- Так выпьем же за дружбу! Дружбу народов! - неожиданно влез в серьезный разговор Игорек, молодой человек с наружностью классического голливудского злодея, до того смирно сидевший напротив.
-...и полов, - добавил я и опрокинул в себя стопку. Блондинка нравилась мне все больше и больше.
- Каких полов, да? - Анзор по пьяному делу явно выпустил из рук нить разговора и теперь недоуменно оглядывался, ища ее, - при чем тут пол, вах?!
- Игра слов, - невозмутимо обронил я, и тут быстрый танец кончился. Зато начался медленный. Но пока я готовился к прыжку хищника, меня опередил вездесущий Игорек.
- Да-а, - Анзор разлил жалкие остатки "Отечества", - все в этой жизни меняется. Помнишь Лола, мою третью, нет, четвертую?..
- А как же!
-Так вот... Нэт, Лола нэ заболэл, нэ пэрэживай, и даже нэ умэр... Надоел мнэ, понымаэшь, да? Из-за ссор и рэвности... И зачем люди ссорятся? - на секунду задумавшийся Анзор мечтательно продолжил.--зачем нэ лэтают, как птицы?
-А как же!..--я тяжелым взглядом проводил потную ладонь Игорька, спускавшуюся все ниже и ниже по спине танцевавшей с ним блондинки.
-Пришлос молодой взять,--«Красавчег», не обращая внимания на мои глуповатые ответы, гнул свою тему.--Пятый жена, получается, да? Вон Игор с ней танцует, э-э!.. Нравится? По глазам вижу, нравится!…Так выпьем же за мой пятый жена, вах?!
Я, чуть не подавившись, выпил. И, поняв, что с блондинкой обломится только через собственный труп, посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого. Поблагодарив хозяина за гостеприимство, я, слегка огорченный, направился в прихожую.
- Слюшай, ты же немного пьяный, да?- слышался из-за спины голос Анзора.- Как домой поедешь, э-э? Мащина на стоянка поставь, я скажу, тебя довезут...
- Сам доеду, бросил я,--на ходу и не без труда находя рукав дубленки, - подарок за мной...
В принципе, не сказать, что я был сильно пьян, но где-то бутылку на грудь принял.
Ни улице было свежо. Я тоскливо думал о молодой и длинноногой, почему-то доставшейся не мне. Надо было спросить у «Красавчега», натуральная ли она блондинка? У меня вообще ненормальная тяга ко всему светлому -- может, поэтому мое любимое время года зима, а любимая профессия – медички. Сев за руль ослепительно белого "Мерса", я все же задумался, а ни воспользоваться ли мне советом Анзора, но решил, что возвращаться западло. Путь предстоял неблизкий - (от МЖК через Старый мост до Сибиряков-Гвардейцев), и проехать его надо было так, чтобы потом не было мучительно больно. Где-нибудь в отдельной палате, в гипсе и с пробитой головой. Но этиловые пары
и женские чары сделали-таки свое дело: я резко ударил по газам, и... не ус-
пев прокатиться с ветерком сотню-другую метров, привлек внимание доблест-
ной автоинспекции, невесть как оказавшейся в этом не самом оживленном месте.
- Стар-жант-нецов, -- скороговоркой представился крепыш в сером и наклонился ко мне.
- Очень приятно, - лицемерно протянул я, так как серое не люблю больше всего: оно мне напоминает мышей. Крепыш заметно вздрогнул, но тут же алчно заулыбался:
- По-моему вы... нетрезвы (амбрэ , исходившее от меня, не оставляло никаких других версий) Можно ваши права?
--Братан! - с нажимом сказал я и с ловкостью Дэвида Копперфильда вырастил в своей ладони невзрачную зеленую бумажку с портретом ныне покойного американского президента. -- ну, ты меня понял... Мне тут рядом… Разошлись?..
- Разошлись, - обрадованно дал задний ход крепыш. Он тоже, судя по всему, был фокусником: банкноту не самого мелкого достоинства с моей руки как корова языком слизнула, - будьте только осторожнее...
Смысл этого "будьте осторожнее" я понял чуть позже, лишь на левом берегу. А сейчас ехал, насвистывая, по Никитина, хотя и облегченный на сотню баксов. Подумаешь, невелика потеря! Я вновь вспомнил длинноногую, но все плотские мысли куда-то улетучились у "Северянки", на Кирова, когда меня опять тормознули. Я про себя неслабо выругался, вкладывая свободно конвертируемый "пропуск" внутрь водительских прав и протягивая их очередному сержанту. И чего им не спится?!
--Какие-то проблемы?
--Ноу проблем, - белозубо ухмыльнулся сержант, возвращая права -ТОЛЬКО ПРАВА - мне, их законному владельцу.
"Ишь, полиглот выискался! Боевиков насмотрелся!", - зло подумал я, отчаливая, но перед въездом на мост полосатой палкой явно по мою душу размахивал очередной ретивый служивый. В сером…
--У вас операция "Перехват"?-- устало спросил я , еще не зная ,насколько точно я попал в "десятку".
--У нас дежурство, -- гораздо равнодушнее, чем следовало, откликнулся "служивый" и отдал мне честь, - мы вас больше не задерживаем…
Излишне упоминать, что честь он отдал отнюдь не за бесплатно...
"Триста баксов, - малость ошеломленно думал я, неприязненно глядя в зер-
кало заднего вида на удаляющегося "обесчещенного", - это уже крутовато... За триста "капусты" я всего лишь покинул правый берег..."
…А у выезда с дамбы, на Горской, стояла зачуханная "копеечка", а рядом с ней...
Догадайтесь с первого раза. "Четыреста," - выдал калькулятор в моих начавших трезветь мозгах. И тут я вдруг понял, что происходит. Проехав немного по проспекту Маркса, я резко затормозил. "Я же еду по ОСНОВНЫМ магистралям, - запульсировала в голове запоздалая догадка, - а у них там поди, мать их так, учения какие нибудь… Плановые... Или, может, ловят кого… Или шишка какая-нибудь из Москвы прикатила. Да какая разница! По переулочкам надо, так незаметнее". И, хитро улыбнувшись, я свернул в тень торгового института, проехал мимо общаг, вырулил на Геодезическую, прокрался по
Новогодней, затем по Таймырской и затаился возле автобусного парка. «А теперь как - через дворы прямиком на Вертковскую мимо водоканала, или по Немировича? Или по Пьяной (как раз по мне!) дороге? Не-ет, крюк большой придется делать ". Я лихо прокручивал
варианты, как заправский шахматист. Рвану-ка лучше через Вертковскую, там спокойней…» Рядом задребезжала чья-то противоугонка. Я в
сердцах матюгнулся -- совсем гаишники довели, того и гляди инфаркт хватит!
На Bepтковской было чисто. Не став испытывать судьбу, я пересек родную Си-
биряков-Гвардейцев , "сховался" на тихой Телевизионной и дворами, околотками, огородами, туристскими тропами выбрался, наконец тихо-тихо, как разведчик в глубоком фашистском тылу, к своему подъезду. "Пронесло, - радовался я как ребенок, вылезая из машины, - ну и денек!…
--Гражданин!
Я аж присел от неожиданности и медленно, боясь потерять последнюю надежду, повернулся... В паре метров маячил до боли знакомый силуэт. "Господи, язви тебя в душу! - в пятый раз! - горестно думал я, вспоминая при этом почему-то пятую Анзорову жену (с нее-то ведь все и началось, заразы!) - Но почему возле самого подъезда?! Откуда они знают, где?.."
И тут меня пронзило. "Серая гвардия" примитивно пасла мою машину. Передавала с рук на руки. По рации. "Будьте осторожнее!" Конечно! Если бы я не доехал, а валялся в каком-нибудь кювете, им бы перепало гораздо меньше…

   Обувь, которую вернула мне при расставании Агафья, оказалась бесконечно утомлённой нашим недолгим путешествием, и я радовался, что у некогда кроссовочного, а ныне лохмотного типа тапок хватило сил хотя бы проводить меня до общаги. Теперь мне светило везде ходить в черных туфлях, классно умеющих натирать косточку на ноге своими твёрдыми бортами. Впрочем, лучше уж туфли, чем верхнеприводные носки.
   Я завалился на кровать, взгромоздив многострадальные конечности свои на металлическую спинку, и отрубился, успев подумать, что где-то в этой общаге наверняка есть какой-никакой душ. Кстати, я заметил, что самая лучшая колыбельная — это необходимость что-то сделать. Если не спится, надо твёрдо решить, что сейчас встанешь и приберёшься в комнате. Или посуду помоешь. Неважно, что именно, главное, чтобы делать этого не хотелось, но надо, и тут такой подходящий шанс. В девяти случаях из десяти бессонница улетучивается практически мгновенно. В одном случае из десяти делаешь что-то полезное. Выгода очевидна. Впрочем, в этот раз мне не нужны были дополнительные стимуляторы сна.
   Разбудило меня шкрябанье ложки по тарелке. Я сфокусировал взгляд на окружающей меня действительности, данной пока что только в зрительно-слуховых ощущениях, и обнаружил одного из своих соседей по комнате, увлеченно поглощающего один из тех невообразимых салатов, которые мамы умеют заготавливать на зиму в банках. Лично я бы лопал салат прямо из банки. Сосед был, похоже, человеком с принципами, он выложил часть салата на тарелку и ел уже с неё. Вид у соседа был задумчивый и какой-то даже отрешенный.
   — Здорово, — хотел сказать я и не смог, потому что спустил в момент произнесения ноги со спинки кровати. Мне показалось, что в ступни ударила молния. Возлежа в позе бройлерного цыплёнка, я порядком нарушил кровообращение в своих конечностях, и сейчас организм спешил восстановит кровоток. Из-за этого у меня получилось что-то вроде «з'а-а-а-аАЙ!» с сильной артикуляцией на букве «а».
   Никогда не думал, что люди могут из положения сидя оказаться на столе в позе готового ко всему боксёра. Я начал ржать, как перебравшая галлюциногенов лошадь. Больно и смешно, как в том анекдоте. Выражения, меняющиеся на лице соседа (как же его зовут-то? Мы же знакомились) только усиливали мой хохот. Страх. Облегчение. Недоумение. Тревога. Опять страх. Этот парень мог работать калейдоскопом. А я японской игрушкой хохотунчиком. На пару мы могли бы выступать в маленьком цирке. В большом выражения на лице сложно разглядеть, не будет того успеха.
   Хохот и звенящая зудящая боль в ступнях закончились примерно одновременно.
   — Слазь, — махнул я рукой соседу, — знакомиться будем.
   — Я больше пить не буду, — испуганно отодвинулся по столу в сторону окна тот. Третий этаж. Если он вывалится, может расстроиться.
   — Не трусь, у меня нету, — успокоил я его.
   — У меня есть. — Парень явно перестал дёргаться. Он спустился со стола, вытащил из-под кровати сумку и гордо продемонстрировал мне четыре бутылки «Столичной», торжественно вытаскивая их одну за одной на стол.
   — Ты ж не будешь пить? — удивился я причудливости его логических построений.
   — Нет, блин, тебе одному всё оставлю, — огрызнулся он.
   — Так и я не хочу.
   — А зачем я их тогда сюда тащил?
   — Мне-то откуда знать?
   Разговор становился совершенно бредовым. Сашка! Я вспомнил, его зовут Сашка! Я радостно посмотрел на нахмурившегося человека-калейдоскопа Сашку.
   — Сань, здесь душ есть?
   — Да. Идёшь почти до конца калидора, — он так и сказал: «калидора», — там направо будет дверь без ручки, за ней раздевалка.
   — Покажешь?
   Он показал. Он вообще оказался очень хорошим человеком, этот Сашка. Очень легко краснел, начиная со слегка оттопыренных ушей и заканчивая носом-пуговицей, искренне смеялся старым анекдотам и к ночи по секрету признался, что очень боялся оказаться один в комнате, если никто больше не приехал. Папаня хотел припрячь его куда-то там по хозяйственным нуждам, но Саня перенёс экзамен на день раньше и свалил в город.
   Я обрадовался, что экзамен только послезавтра, у меня оставался ещё целый день на подготовку.
   Ну мне так казалось.
   Скрипнула дверь комнаты, запирающаяся только на ключ и только снаружи, и в комнату вошла Агафья.
   — Поехали кататься?
   За окном уже сгущались сумерки. Я был очень рад видеть Агафью. Но назад в Горный я не хотел. Я собрался уже было начать мямлить о необходимости подготовки к экзамену, о том, что я устал и всё в таком духе, но неожиданно для самого себя передумал и сказал:
   — Поехали.