Кстати, знаете, я тоже вот этого не понимала никогда. У вас много детей? Я вот вспомнила из своего детства, очень верные вещи.
Помню, к нам приходила Галина Ивановна, похожая на владычицу морскую и на Нонну Мордюкову, и с порога величественно хохотала:
, спрашивала царица Нонна мою бабушку, строгую и всех понимающую.
Показать скрытый текст«Раньше мы на руках стирали, а сейчас – к кому не зайдешь, у всех стиральная машинка ревет, ничего не слышно. И успевали все, и постирать и приготовить, и тесто сами ставили. А я вчера Куриленку старшую встретила: «Куда ходила?» «Да за тестом с утра пошла! Хорошее такое тесто в Кулинарии, как свое, домашнее, Оксанка моя пирог пекла – мягкий, как подушка!» Тьфу! Эта Оксанка ее сама уже как подушка, поперек себя шире, даже тесто замесить не может. Вчера, смотрю, в сарайку заходит, думаю, ну, все, в дверь не пройдет – такая, простите меня, Анна Ивановна, у нее задница, больше моей, а лет-то ей сколько!
Но нет, прошла. Выходит с лопатой. «Что, Оксан, копать собралась?» «Да нет, Галина Ивановна, Игнатенки лопату попросили, а нам уже все трактором вскопали».
А ей все кто-то делает! Огород – трактор, пирог – кулинария, а сама-то что? А теперь вон – посудомоечная машина. После нее же из посуды есть невозможно, неизвестно еще, что у этой машины внутри – вытащишь тарелку, а она вся склизкая, не пойми в чем, брр».
Галина Ивановна испуганно дергала головой, удивленно смотрела на нас с бабушкой, будто только осознав весь ужас тарелки, вынутой из машины, и мы с бабушкой тоже во все глаза смотрели на Галину Ивановну: дальше что?
«Так это старшая, ладно, та хоть прибирается. Утром, смотрю – половик на забор вешает. «Что, Оксан, убралась?» «Убралась, Галина Ивановна, мои сегодня рыбачить уехали, надоели, говорю, давайте уже, езжайте, я хоть полы помою…» И стоит с тазом. Хотя бы так.
А младшая Куриленка, та за богатого вышла, да, а вы не знали? Да, вышла и в город уехала, приезжала тут со своим на красной машине, вонючей – ужас, чем там они их в городе заправляют? Вообще во дворе не появлялась, только до подъезда по асфальту на каблуках дошла, и даже поздороваться не вышла. Катя, а что у вас в городе за мода такая – кеды на каблуках? Ну да, кеды, да еще в розовую звездочку. И идет – нос задрала! А ее пузатый муж – за ней. Гордый, тоже нос задрал, а чем гордиться-то? Тем, что у них посудомоечная машина есть? А куда им без машины – эта Юлька сроду ни к чему не приучена, мужика своего только полуфабрикатами кормит».
Галина Ивановна делала передышку, отпивала чай из чашки с желтым цветочком, такой маленькой в ее царской руке с алым перстнем, и вздыхала: «Катя, ни к чему эта Юлька не приучена! Ты вон приехала к бабушке – и сразу картошку копать. А она даже вот такую травинку не выполет!»
Мы с бабушкой как завороженные смотрели на маленькую невидимую травинку, зажатую мощными, но нежными пальцами Галины Ивановны, и в глазах моей бабушке, глубоко, на самом дне, украдкой и робко, поблескивала гордая радость: «Да, вчера не могла ее до темноты домой загнать – и копает, и копает: «Бабушка, там еще картошка!» Да мне хватит этой картошки на две зимы!»
А мне, действительно, нравилось копать. Входить лопатой, такой же, какая у Оксанки Короленко, в былинную сырую землю, находит, как драгоценное ядро – картофелину, замирать от радости, если попадалась крупная. Бояться разрезать ее металлическим лезвием, блеснувшем вдруг на воздухе опасным концом, очищенном от черной, мохнатой земли. Неосторожно разрезанная картошка ярко светилась чистым, желтым корневищем, и я сначала расстраивалась, но тут же успокаивалась: «На ужин. Сварим с бабушкой, и маслом! И солью… И Галину Ивановну позовем, будем сидеть почти до ночи, и Галина Ивановна нам расскажет, как в молодости она сажала, копала, возила картошку, как познакомилась на картошке со своим мужем... «На картошке» - кто не знает, что это такое, тот не поймет же».
И еще я была согласна про посуду. Как это – мыть тарелку машиной? Тарелку, в которых был ужин, а завтра утром будет завтрак – гречневая каша со сливочным маслом, расплавленном в дымящейся гречке, или яичница-глазунья с двумя золотыми глазами. Яйца берем те, что подольше, разбиваем осторожно, чтобы тонкая пленка золотой жидкости не рвалась до времени, чтобы царапнуть ее хрустящей корочкой хлеба под утренним солнцем, таким же желтым, как яичный желток. И кофе в любимой белой, словно кружевной чашке – как можно ее в машину?
Мыть можно только руками, каждая чашка купается под горячей струей, становится чистой и радостной, как будто рождается заново, ведь мыть посуду руками – почти что лепить, и это такая радость, как можно отдавать ее машине?
Скрыть текст 
Если бы ты видела тот санузел, то сказала бы больше - жить стопицот лет с такой 
В общем фсё грустна... пока. И самое страшное, что я уже готова плюнуть на будущую (сколь далеко это будущее?!) и остановиться - на столько мне это фсё осточертело 
)... в какой-то момент мы решили объединить эти два помещения..., божечки, что это было! Словами цензурными это не передать! Получилось, конечно, не плохо, но, ещё раз меня бы никто не заставил через это пройти! 
Екатерина! Вот это вот всё называется "общение", ну, никак не громким "помощь"... Лично я таким, как Вы вообще бы на законодательном уровне запретила причинять добро, а, уж советы давать - расстрел на месте без суда и следствия. Точка!
Пойду в зеркало посмотрюсь...
