Погода: 3 °C
29.031...3пасмурно, снег с дождем
30.031...3пасмурно, небольшие дожди
  • - А подумай-ка... От сотворения мира зло покушается на добро. Обрати внимание: для того чтобы победить, злу необходимо искоренить добро под корень, а это, надо сказать, позиция очень слабая и проигрышная...

    - У добра еще слабее и проигрышней... - печально отозвался Саня.

    - Не скажи! Добро не нуждается в уничтожении зла, оно, видишь ли, вообще не совместимо с уничтожением. Это ведь только нынче додумались, что добро должно быть с кулаками...

    - А вы разве не согласны? - удивилась Юля.

    - Да какое же это добро, ежели оно с кулаками? - пожал плечами Аристотель. - И почему бы уж тогда не с пулеметом? Вот, допустим, взять бы да и уничтожить просто-напросто всех злых, нехороших людей... Добро бы восторжествовало?

    - Разве их уничтожишь? - вздохнула Юля.

    - Восторжествовало бы или нет, я вас спрашиваю?!

    - Теоретически... - ответила Юля.

    - Не надо теоретически! - рассердился Аристотель. - Подумай еще... Только не забудь представить горы трупов... Люди эти были, конечно, злые и нехорошие, но оставшиеся добрые и хорошие встретят в этом случае торжество добра по колено в крови...

    - Что же делать? Сидеть сложа руки?

    - Нет, милые, руки складывать не надо. Просто у добра другие законы. Вспомните историю человечества: война на войне, кровь рекой. Древняя и древнейшая история написаны ею, а наша эра с чего началась? Пришел некто, утверждавший, что он - сын бога, и стал учить людей добру, справедливости, любви. Его распяли, а потом стали убивать во имя его: во имя добра, справедливости, любви... Средние века - кровь, новая история - кровь, я уж не говорю о новейшей... И что же? Истребили? Одолели? Зло торжествует? Нет, милые мои! Люди-то живут, любят, жалеют! Сколько зла - а добро неистребимо! Все стоит оно, держится, не отступает. А раз держится, не сдается - жизнь прекрасна! И не надо выдумывать другую - привыкайте к этой...

    © Соломко Наталья. Белая лошадь — горе не моё.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Входишь в тапки, выходя из-под одеяла,
    Что-то в этом есть от классических тех деяний,
    О которых так много было говорено.
    Если рано встаёшь, то в полдень бывает полдник.
    То есть речь становится чистой, почти не подлой.
    Я встаю в семь утра. И это, конечно, подвиг,
    Пусть не подвиг-подвиг, но в общем-то всё равно.

    Я встаю в семь утра. Это время начала света,
    Бог сказал Адаму: "Придумай, чем будет это",
    И Адам, не проснувшись, сказал "это будет слон".
    Он придумал слона разнеженными руками,
    Так спросонья и нас родители нарекали,
    Так случилась вода водой или камнем камень,
    Потому что чувство бывает первее слов.

    Потому что и слон есть слон, да и роза - роза,
    Это не грамматика, это метаморфоза, -
    Поджидая рассвет, придумать, как их зовут:
    Малыша и слона, асфальт, магазин у дома,
    Темный хвостик перезрелого помидора,
    Эту девочку с оборками у подола
    Имена городов, котят, голубей, зануд.

    Если солнце еще не взошло - то остались шансы,
    Но уже розовеет небо, пора решаться,
    Называть имена - и растаять в себе дневном
    Но еще важнее сейчас, до конца недели,
    Сделать так, чтобы рельсы звенели, а мы гудели,
    Чтобы что-то стало красивее в самом деле,
    И чтоб роза осталась розой, а не слоном.

    ______________

    Я встаю в семь утра - и это, конечно, поздно,
    За окном февраль пахнет хлебом, бензином, розой,
    Пахнет гель для душа - мята и лемонграсс,
    Бесконечный будильник заходится нервным тиком
    Расступается снег под огромным моим ботинком.
    Это час до рассвета, большая земная стирка,
    Постирался, отжался от пола двенадцать раз.

    Вот двенадцать людей для меня - и часов не боле,
    И двенадцать разных названий для слёз и боли
    И четырнадцать слов "люблю", и тринадцать "нет".
    Просыпается слон, просыпаешься ты, пока что
    Не имеющий имени, пахнет горелой кашей,
    Просыпается на столе порошок от кашля,
    Тает розовый снег на сыром до бровей окне.

    Входишь в тапки, потом одеваешься и выходишь,
    Думал, всё для тебя придумано, но ведь вот лишь
    Тридцать метров пустой дороги, а дальше сам
    Сочиняешь, страдаешь, придумываешь, стираешь,
    Выжимаешь ненужное, нужных случайно ранишь,
    Нужно было всё же вставать хоть немного раньше,
    Над тобой расцветает рассветная полоса.

    Но единственное, что с Адамом, со мной и с ними -
    Это вдруг замереть у двери, придумать имя
    Для слона и розы, для тех, кто нами крещен
    _____

    Вот Адам просыпается. Клен нарекает кленом,
    А рябину - рябиной, а лист он зовёт зелёным,
    Ну а девочку, конечно, зовут Алёной,
    А котенка, конечно, Иосифом, как еще.

    © Аля Кудряшева. утреннее ещё

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • В пору революции Шаляпин пришел к художнику Коровину:
    — Меня обязали выступить сегодня перед конными матросами. Скажи мне, ради Бога, что такое конные матросы?
    — Не знаю, что такое конные матросы, — сумрачно отвечал Коровин, — но уезжать надо... ©

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • В институте сегодня была. Хороший, нормальный институт. Типичный такой, типа Хогвартса. Ничего особенного.
    - Тут что, две сто седьмых аудитории? Я по-ража-аюсь!
    - Да ладно, чего «поражаюсь?.... Что тут такого?
    - Да я не вижу, где тут третья сто седьмая! Мне третья нужна!

    - Нет, я понимаю, что тогда ещё не было принтеров. Я случайно «принтер» написала, потому что забыла, как это слово называется, на котором они листовки против царя печатали… Я чего-то вообще уже того… самые простые слова стала забывать… Вчера вообще «десюдепорт» забыла, представляешь?

    В узком, совершенно больничном коридоре – огромная белая доска, поставленная туда только затем, чтобы на ней походя рисовали синим фломастером пушкинские профили, фаллические символы и устрашающие в своих подробностях внутренности каких-то неописуемых зданий. «Саша, не жди, я не вернусь, я в параллельном!»…. Видела я и двери в эти «параллельные». Они у них в стенах между этажами, где лестничные пролёты. С первого взгляда и не поймёшь, что это. Вроде бы как куски старой кладки, которые кто-то выковырял из-под побелки и штукатурки. Говорят, что по ночам стены там портят специальные люди. Говорят, что они делают это официально, с ведома и разрешения ректора.

    ***
    В привычных, фактически обжитых переходах, ведущих к родным станциях метро, совершенно особенные киоски. И колокольчики там звенят, как в сказке про Императора и Соловья, и пирожки пахнут домом, печкой и чуть пригоревшей клубничной корочкой, и в сандалово-эзотерических облаках катаются, как звонкие шарики, новорождённые драконы, и среди книг всегда можно выкопать какой-нибудь раритет, а среди бижутерии - точную копию бабушкиной брошки пятьсот девяносто третьей самоварности. С виньетками, голубками и лунным камнем, сквозь который видно детство, счастье и вечерний ужин всей-семьёй-под-абажуром…. Удивительно, почему во всех остальных - чужих, необжитых - переходах торгуют таким унылым дерьмом? Этот маргариновый смрад, это гадостное разноцветье, эти обложки с испуганными голыми задницами… неужели всё это кто-то покупает? И вот за этот кошмар с кривой застёжкой, пошлейшими голубками и мутно-голубой стекляшкой вы хотите двести рублей? А больше вы ничего не хотите?!

    ***
    В ирландской саге о плаванье Брана говорится, между прочим, о том, как Бран плыл по морю, а навстречу ему ехал человек на колеснице. Со своей стороны Бран видел море, волны и лодки, а тот человек со своей стороны – луг, повозки и коней. Обычное дело, между прочим, сплошь и рядом.

    Я уже сколько раз так нарывалась. Так вот идёшь в чью-нибудь жизнь на цыпочках, в плюшевых тапочках, с кружевными крыльями за спиной и видишь впереди тихий уют и гостеприимство. А тот-кто-живёт-с-той-стороны видит оттуда, как ты прёшься на танке в его хрустальную келью и вот-вот уже наедешь гусеницей на её святое, хрупкое равновесие. Тебе кажется, что он накрывает на стол, готовясь тебя принять, а он тем временем спешно увязывает в скатерть то, что ещё надеется спасти от натиска. И сам уже оглядывается в поисках какого-нибудь плюшевого рая, куда можно было бы спешно эмигрировать и найти там покой и волю, и в свою очередь не знает, что там, в том раю, при виде его бледнеют, задраивают трюмы и заклеивают окна полосками крест-накрест.

    © Сестра Нибенимеда

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Журнал Esquire


    9 самых коротких и трогательных рассказов в мире

    1. Джейн Орвис. «Окно».
    С тех пор, как Риту жестоко убили, Картер сидит у окна.
    Никакого телевизора, чтения, переписки. Его жизнь — то, что видно через занавески.
    Ему плевать, кто приносит еду, платит по счетам, он не покидает комнаты.
    Его жизнь — пробегающие физкультурники, смена времен года, проезжающие автомобили, призрак Риты.
    Картер не понимает, что в обитых войлоком палатах нет окон.

    2. Лариса Керкленд. «Предложение».
    Звездная ночь. Самое подходящее время. Ужин при свечах. Уютный итальянский ресторанчик. Маленькое черное платье. Роскошные волосы, блестящие глаза, серебристый смех. Вместе уже два года. Чудесное время! Настоящая любовь, лучший друг, больше никого. Шампанского! Предлагаю руку и сердце. На одно колено. Люди смотрят? Ну и пусть! Прекрасное бриллиантовое кольцо. Румянец на щеках, очаровательная улыбка.
    Как, нет?!

    3. Чарльз Энрайт. «Призрак».
    Как только это случилось, я поспешил домой, чтобы сообщить жене печальное известие. Но она, похоже, совсем меня не слушала. Она вообще меня не замечала. Она посмотрела прямо сквозь меня и налила себе выпить. Включила телевизор.
    В этот момент раздался телефонный звонок. Она подошла и взяла трубку.
    Я увидел, как сморщилось её лицо. Она горько заплакала.

    4. Эндрю Э. Хант. «Благодарность».
    Шерстяное одеяло, что ему недавно дали в благотворительном фонде, удобно обнимало его плечи, а ботинки, которые он сегодня нашел в мусорном баке, абсолютно не жали.
    Уличные огни так приятно согревали душу после всей этой холодящей темноты…
    Изгиб скамьи в парке казался таким знакомым его натруженной старой спине.
    «Спасибо тебе, Господи, — подумал он, — жизнь просто восхитительна!»

    5. Брайан Ньюэлл. «Чего хочет дьявол».
    Два мальчика стояли и смотрели, как сатана медленно уходит прочь. Блеск его гипнотических глаз все еще туманил их головы.
    - Слушай, чего он от тебя хотел?
    - Мою душу. А от тебя?
    - Монетку для телефона-автомата. Ему срочно надо было позвонить.
    - Хочешь, пойдём поедим?
    - Хочу, но у меня теперь совсем нет денег.
    - Ничего страшного. У меня полно.

    6. Алан Е. Майер. «Невезение».
    Я проснулся от жестокой боли во всем теле. Я открыл глаза и увидел медсестру, стоящую у моей койки.
    — Мистер Фуджима, — сказала она, — Вам повезло, Вам удалось выжить после бомбардировки Хиросимы два дня назад. Но теперь Вы в госпитале, Вам больше ничего не угрожает.
    Чуть живой от слабости, я спросил:
    — Где я?
    — В Нагасаки, — ответила она.

    7. Джей Рип. «Судьба».
    Был только один выход, ибо наши жизни сплелись в слишком запутанный узел гнева и блаженства, чтобы решить все как-нибудь иначе. Доверимся жребию: орел — и мы поженимся, решка — и мы расстанемся навсегда.
    Монетка была подброшена. Она звякнула, завертелась и остановилась. Орел.
    Мы уставились на нее с недоумением.
    Затем, в один голос, мы сказали: «Может, еще разок?»

    8. Роберт Томпкинс. «В поисках Правды».
    Наконец в этой глухой, уединенной деревушке его поиски закончились. В ветхой избушке у огня сидела Правда.
    Он никогда не видел более старой и уродливой женщины.
    — Вы — Правда?
    Старая, сморщенная карга торжественно кивнула.
    — Скажите же, что я должен сообщить миру? Какую весть передать?
    Старуха плюнула в огонь и ответила:
    — Скажи им, что я молода и красива!

    9. Август Салеми. «Современная медицина».
    Ослепительный свет фар, оглушающий скрежет, пронзительная боль, абсолютная боль, затем теплый, манящий, чистый голубой свет. Джон почувствовал себя удивительно счастливым, молодым, свободным, он двинулся по направлению к лучистому сиянию.
    Боль и темнота медленно вернулись. Джон медленно, с трудом открыл опухшие глаза. Бинты, какие-то трубки, гипс. Обеих ног как не бывало. Заплаканная жена.
    — Тебя спасли, дорогой!

    "Но кажется, что это лишь игра с той стороны зеркального стекла..."

  • Вот говорят – противоположности притягиваются. Высоким мужчинам нравятся маленькие женщины и наоборот.
    У меня, например, всегда было так. Мало того, что все подруги Дюймовочки, так ещё парни у них высоченные, выше меня ростом. Зато мои ухажёры всегда заканчивались в лучшем случае там, где у меня начиналась грудная клетка. Буквально где-то в районе солнечного сплетения они и предпочитали закругляться.

    Со временем я смирилась со своей судьбой. Поэтому когда познакомилась с будущим мужем, внимания на него обращать не стала. Высокий – под два метра, да ещё и спортивный. Сразу видно, что не моё. Вот если бы метр пятьдесят, кружевное жабо и нотная папка под мышкой – тогда да, сопротивление бесполезно. Все побитые молью молодые люди мои. А тут прямо Аполлон. С лицом Довлатова. Эх.

    Как ни странно, новый знакомый при виде меня подозрительно оживился – тут же полез знакомиться, дарить цветы и выспрашивать номер телефона.
    -Ненормальный,- обрадовалась я.
    Мы с ним стали встречаться. Через полгода вовсе съехались.
    Потом у нас родился сын.
    Ему уже 17 лет, взрослый дядька. Мы родители взрослого дядьки, да.

    Позавчера муж вернулся с работы навеселе. Отмечали удачную сделку, культурно напились. Если не иностранные партнёры, конкретно бы нажрались. А так пришлось строить из себя аристократов. Коман сава, силь ву пле. Марьяж де колёр.

    И муж, расстроенный тем, что сделку пришлось отмечать без привычного русского размаха, стал резко разговорчив. В тот злосчастный вечер.
    И принялся рассказывать нам о женщинах, с которыми встречался до меня.
    Правда, по ходу разговора быстро трезвел, поэтому рассказал только две истории.
    -Они у меня были разные, но объединяло их одно – высоченный рост и обильное телосложение,- заключил он.- Поэтому, когда я познакомился с тобой, тут же решил - надо брать. Где я ещё такую хрупкую найду.
    -Мам, похоже ты с твоим ростом в 180 см и 41 размером ноги первая миниатюрная женщина в его жизни,- рассмеялся сын.

    Итак, женщины моего мужа.

    Женщина № 1.
    -Она была высокая, вот такая,- повёл рукой над головой муж.
    -В смысле такая?- удивились мы.
    -Волейболистка была. Когда сидела в метро, колени упирались в сиденье напротив. Не вставая, дотягивалась рукой до поручней.
    -До каких поручней?
    -Ну, тех. Верхних. За которые люди держатся, чтобы не упасть.
    -А расстались почему?- аккуратно спросил сын.
    -Не сошлись характерами.
    -В смысле?
    -Она захотела замуж, а я оказался не готов лицезреть каждое утро возле своей кровати женские тапки 52 размера. Можете считать меня малодушным. Так и быть, разрешаю.

    Женщина №2.
    -У неё были золотые зубы,- потупился муж.
    -Ггг.
    -Погодите смеяться. Мы с ней не встречались. Я сбежал.
    -То есть как сбежал?
    -Вот если не будете меня перебивать, я вам расскажу.
    -Всё-всё, молчим.
    -Значит так. Было это в 1993, кажется, году. Собрались мы с Гариком (бывший однокурсник) в Ставропольский край. Он решил заняться бизнесом, поехал туда для разведки. А меня с собой взял. Чтоб не страшно было одному. В общем, приехали мы в Ставрополь, встретились с людьми, поговорили, выяснили всё, что нужно было.

    До поезда два часа, решили перекусить. Зашли в какой-то ресторан, сделали заказ, сидим, ждём.
    За соседним столом активно жуёт компания – женщина и четыре мужика. Накачанные, плечистые. Грузины.
    -В смысле грузины?
    -Мужики, говорю, грузины. Охрана её.
    -У неё была охрана?
    -Ну. Она как увидела меня, сразу оживилась. Давай кокетливо стрелять глазками. А потом улыбнулась. В 32 золотых зуба. Мы с Гариком чуть в осадок не выпали. Уткнулись в тарелки, боимся взглядами встретиться, чтобы не заржать. Мало ли, вдруг она обидится, охрану на нас натравит. У неё четыре бугая, а среди нас с Гариком драться умею только я.

    И вдруг в ресторане включают музыку. Что-то типа Михаила Круга.
    -Буэ.
    -Подождите. От музыки охрана начинает волноваться. Чем дольше звучит шансон, тем сильнее она волнуется. Ну всё, думаю, звездец. Сейчас будет как у Довлатова – "прибежали грузины, стали так жестикулировать, что у Фиделя пошла кровь из носа".

    Но тут встаёт эта тётя. Рост два метра, грудь пятнадцатого размера, химия как у Мордюковой в "Родне". Ручищи словно клинки лопаты. Которая для уборки снега. Подходит она к нашему столу, отодвигает стул с Гариком, шаркает ножкой и протягивает мне руку:
    -Разрешите пригласить вас на танец.
    -А ты чего?
    -Нет, я сначала отнекивался. Но она сделала такой странный жест бровями, словно до упора их растянула, ещё немного – и переносица треснет. Пришлось соглашаться. Она вывела меня в центр зала и повела в танце. Натурально повела!

    Муж с невозмутимым видом подождал, пока мы с сыном отсмеёмся, продолжил:
    -Вот вы смеётесь. А она меня в фуэте кружила и рассказывала о себе всякие истории. Мол, я директор винного завода, денег столько, хоть жопой жуй. Так и сказала. Давай, говорит, мы с тобой поженимся. Будешь у меня как сыр в масле кататься. Джип тебе куплю, по заграницам буду возить. Я, говорит, потомственная донская казачка, в восьмом колене. Дед мой Василий Евсеич, царствие ему небесное, ударом кулака быка валил. Я в него пошла. Силой, статью и красотой.
    И делает бровями так, что у меня под ложечкой ноет.

    Я киваю ей и семафорю Гарику лицом – SOS!!!
    Гарик делает вид, что ничего не видит. Жуёт, сука.
    Тётя меж тем входит в раж и начинает швырять меня на манер спортивных танцав на льду. Двойным акселем и тройным риттбергером.
    -Так,- лихорадочно соображаю я, пока она кидается мной в разные стороны,- что-то надо делать! Что-то определённо надо делать! Вот только что???

    И тут мне резко везёт. В очередной реттбергер тётя отправляет меня туда, где сидят её охранники.
    -Генацвале,- вцепившись в стол, шепчу я им,- гамарджоба, рогораха, тбилисоба. Мимино!
    И, тщательней порывшись в памяти, выуживаю наконец нужное:
    -Сомехи!
    -Так бы и сказал, что армян,- скручивают они меня, и, пока тётя не опомнилась, выводят из ресторана.

    А далее было как в "Вожде краснокожих".
    -С ней всегда так под шансон,-говорят они мне,- ты беги, мы её как-нибудь задержим.
    -Спасибо, калбатоно,- пожимаю я им руки,- век вашей доброты не забуду!
    Они изменились в лице, переглянулись, но отвечать ничего не стали.
    Уже потом, в поезде, сообразил, что надо было говорить не калбатоно, а батоно.
    Калбатоно – обращение к женщине.

    © Наринэ Абгарян. Женщины моего мужа.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Горе от ума.:улыб:

    Мать привела дочь лет пяти к детскому психологу на контроль развития. (Не спрашивайте меня, зачем она это сделала). Во время приема психолог показывал девочке разные картинки, задавал разные вопросы, среди прочего, показал восковые яблоко и грушу: "Что это?"
    И тут девочку замкнуло. Не может сказать, чуть не плачет: "Ну я же знала, как это называется, я же просто забыла и вспомнить не могу!"
    В конце приема врач сказал, мол, мамаша, неплохо бы девочке в таком возрасте уже знать про яблоки и груши.
    И тут девочка просияла: "Вспомнила, вспомнила, как это называется! Муляжи!!!" ©

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Вспомнилось:
    (ц)-----------------------------
    ...Потом он зашел в кладовку, где на стене гирляндой висела низка сухого табака. Выдернув из нее охапку листьев и вернувшись на кухню, он сел верхом на скамью. Беря из вороха табачных листьев по одному листу, он клал его на скамью, разглаживал своей большой ладонью, а затем придавливал растопыренными пальцами, другой же рукой, взявшись за черенок, осторожно, чтобы не повредить лист, отпарывал его вместе со всеми прожилками, вылезающими сквозь его растопыренные пальцы. Отпарывая черенки, он аккуратно складывал листья, как складывают деньги, и, может быть, получал от этого не меньше удовольствия, чем торговец, приводящий в порядок шальную выручку, или удачливый игрок. Потом он перегнул всю пачку, что тоже нередко проделывают владельцы денег, и не только шальных, и, вынув свой нож, с хрустом перерезал ее, что полностью исключает всякое, даже отдаленное сходство с действиями
    владельцев денег...
    ------------------------------------------------------(/ц)
    Фазиль Искандер «Сандро из Чегема»
    web-страница

    Нельзя выразить Невыразимое!

  • На выходе из Пушкинского музея нас остановил веснушчатый мужик лет тридцати, держащий за руку свою собственную, чуть более веснушчатую копию лет шести.
    - Женщины, - сказал он нам и тут же спохватился. – Девушки! Голубушки. Красавицы. У вас билеты в музей сохранились? Не могли бы вы…
    - А что, вам нужно алиби? – сурово воодушевилась я.
    - Да, - покаянно сказал мужик-побольше, у которого веснушек было поменьше.
    - Да! – радостно подтвердил его спутник-поменьше, у которого веснушек было побольше

    Оба сияли застенчивым греховным счастьем и, переглядываясь, отражались друг в друге одинаковым выражением лиц. У обоих на губах таяли тайна, снежинки и шоколад, причём у того, у которого было больше веснушек, и шоколада на губах было не в пример больше, чем у другого. Смотреть на них было дополнительным бонусом, прилагавшимся к только что испытанному удовольствию от созерцания кондотьера Гаттамелаты.
    - Но учтите, у нас оба билета – взрослые, - предупредила моя подруга.
    - Это ничего, - согласились они. – Мы скажем, что в кассе перепутали.

    В придачу к билетам мы подарили им музейный буклет, рассудив, что алиби должно быть убедительным, а, стало быть, развёрнутым и качественным. В благодарность они попытались нам всучить пятьдесят рублей и жвачку со вкусом арбуза. Арбуз мы взяли, а деньги – нет.

    ***

    А возле троллейбусной остановки стоял ещё один мужик и сообщал всем, проходящим мимо:

    - Не хватает два рубля
    на постройку корабля!

    - А что мы троллейбуса-то ждём? – сказала мне подруга, глядя на разлившееся по всему шоссе талое клочковатое море, посреди которого мы на своей остановке торчали, как Мазаевы зайцы на островке. – Разве ж троллейбус тут проедет? Давай дадим этому типу два рубля – он нас на корабле подвезёт.

    Мы дали ему целых сто рублей, потому что других рублей у нас всё равно с собой не было. Задумчиво матерясь, он похватал на по очереди за уши, покидал в свой корабль, оттолкнулся шестом и поплыл по сияющему на вечернем солнце паводку, напевая что-то про матушку-Волгу, и, если бы не подвернувшийся по дороге айсберг, то непременно довёз бы по назначению. А так нам пришлось остаток пути проделать по колено в ледяной, пузырящейся смехом весне, из которой мы выбрались уже только ближе к Пятницкой.

    ***

    А на Пятницкой две интеллигентные тётеньки, стоя посреди уличного наводнения, обсуждали какое-то своё, сугубо личное наводнение и способы его преодоления.
    - А он говорит: «Вы так и будете соседей заливать, если всю сантехнику не поменяете. Тут другой материал нужен. Тут нужен этот… как его… палантин!
    - Палантин?
    - Нет, погоди, не палантин. Этот… родонит!
    - Родонит?
    - Ну, да. Фактически как родонит, только на «полироль» похоже.
    - Погоди… Может, этот… паранит?
    - Точно. А как ты запомнила?
    - По аналогии. Потому что похоже на «паразит».
    - Ага, тебе хорошо запоминать! Он у тебя есть и сам всё делает! А у меня….

    ***
    - Аццкая погода, - говорю я подруге, хотя и не люблю говорить на этом языке.
    - Не то слово, - соглашается она, созерцая свой стремительно отклеивающийся каблук, явно нацеленный на то, чтобы утопиться, не добравшись до калошницы.
    - Кричат грачи! Ворчат хрычи! – поёт проезжающий мимо нас на подошве подросток, и им обоим – и ему, и подошве – всё нипочём, всё только в одну сплошную радость.

    http://christa-eselin.livejournal.com/95417.html

    Сколько окон… в каждом хочется пожить.
    Евгений Асин (Борщев)

  • Джонатану Свифту

    Декан седой,
    декан немой,
    он онемел от цели,

    а метрополия
    грозит войной
    упрямой непокорной цитадели

    А цитадель то
    из лугов,
    равнин,
    из зелени ирландской

    Декан немой
    от дураков,
    от дури великанской,

    от лилипутов поседел,
    ушёл с ума
    и не вернулся,
    и лишь для Стеллы немо пел
    (а кажется к Ванессе обернулся)

    Ах, смелый ум
    Ах, острый слог
    Комету отменял, как службу!

    А против йеху вот не смог

    Вокруг психушки лужи
    блестят зелёною водой,
    в ней отражается Лапута,
    декан седой,
    декан немой,

    и то же дерево,
    и снова лилипуты

    © Джок(zestanoyjoker) 4 января 2011 года

    Сколько окон… в каждом хочется пожить.
    Евгений Асин (Борщев)

  • Недавно говорили, обозначая состояния жизни рядом с кем-то: похоже, я не различаю состояний влюбленности и любви. Это вот острое, всегда не столько болезненное, а... с ощущением близкого отказа по всем значимым точкам, не знаю, как это объяснить, "сердце пропускает удар", но ведь не только оно. Очень горячо за глазами и в затылке, в животе - тягучий, обморочный узел, сердце - да, сердце стоит, как будто думает, что ему делать дальше. Острое состояние, очень живое, огромный приток энергии, хотя выглядит - как сильнейший расход. "Счастье мое было так велико, что ослабляло меня, как рана" - самое точное из всех определений, какое я знаю. Что-то близкое к экстазу, наверное. Никогда в нем не был, всегда в нем нахожусь.
    Вот это и только это у меня есть к тем, кто вообще способен вызывать во мне сильный и захватывающий интерес. При этом я не могу сказать, что кто-то (стоп, здесь нужно внести поправку: и что-то тоже) вызывает у меня слабый интерес, ощущения всегда близки к предельным, вопрос в продолжительности.
    Очень легко вызвать мой интерес, очень тяжело его удержать.
    Говорить о людях очень сложно, о городах проще. У меня роман с Венецией, это источник - всегда - невероятной силы и невероятной слабости, каждый день к вечеру я падаю совершенно опустошенным, каждое утро подскакиваю в непривычную для себя рань и снова несусь по узким улицам и мостам, моя влюбленность больше похожа на одержимость, но по-другому я все равно не умею.
    Когда я последний раз сидел на набережной и смотрел на закат, не в силах оторваться от зарева, звука, запаха - я думал о том, что понимаю, почему в этом городе изначально было столько казино, публичных домов и очень быстрых смертей. Потому что каким-то образом нужно отвлекаться от закатов, куда-то стравливать это невыносимое чувство - в азарт, в похоть, в эрос и танатос, хоть куда-нибудь, не то взорвешься. Люди на самом деле куда чувствительнее, чем они сами о себе готовы думать.

    Считается, что нечто подобное - это влюбленность, а потом она проходит, либо бесследно, либо переходит в любовь. И во влюбленности ты не видишь партнера, а видишь свое чувство к нему, тогда как любовь - это умение слушать, впитывать, молчать вместе.
    Слушать, впитывать, молчать вместе - с острой, почти непереносимой нежностью, с бесконечной радостью от того, что вот это, ужасное, невыносимое, со всеми своими кошмарными недостатками и не менее кошмарными достоинствами, существует в мире, - бьется, грустит, радуется, болеет, носится под синим небом, спит в лунном свете, впитывает весьмир - и разбрызгивает его обратно миллионами отражений, все тот же мир, но пропущенный через уникальное, до чертиков интересное "я", и тем меняет реальность, и еще эта реальность несомненно меняется тем, что я за всем этим наблюдаю и точно так же раскидываю отражения, они множатся и пересекаются, сами с собой, друг с другом, - с бесконечной радостью от всего этого. И за глазами и в затылке горячо, в животе - узел, а в грудной клетке так тесно, что сердцу не повернуться.
    Я не знаю, как это называется. Все равно ничего другого у меня нет. Всегда предел, всегда бесконечная сила и бесконечная слабость, и вряд ли я смогу что-нибудь с этим сделать. Да и захочу вряд ли - мне нравится.

    © Александр Шуйский (Стрейнджер)

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • 1.
    Говорят, на свете живет дракон, говорят, страшней его не найти, мол, он враг человеческий испокон, искушает людей, сбивает с пути. Говорят, что кожа его - гранит, говорят, в глаза ему не смотри - мол, завертит, закрутит, заворожит, заморозит каждого изнутри.

    У дракона шкура темна, сера, а еще он быстрее любой змеи. Пролетают мимо века, ветра, он - почти скалою во тьме стоит.

    Есть принцесса, дворец ее далеко, косы рыжие, порванные штаны. Она знает, что где-то живет дракон (выдох пламенный, зубищи жестяны). Королеве нужен хороший зять, и король на дочку опять сердит, но принцесса мечтает однажды взять и дракона
    самостоятельно победить.

    Горизонт серебрян, необозрим, поднимаются горы в неровный ряд.
    То ли это мы легенды творим,
    то ли это легенды тебя творят.

    Песня сложится за твоей спиной, золотое солнце войдет в зенит, и принцесса едет на смертный бой, и копье о щит жестяной звенит. И влетает, как рыжая стрекоза (правда, что ль, он пламя рождает ртом?)...
    Но они замирают глаза в глаза,
    и становится сказка вдруг не о том.

    2.
    Всех, кто сегодня счастлив - боже благослови,
    где-то в душе рассказчика мерзко скребутся черти.

    Понимаешь. Любая сказка - она всегда о любви,
    даже если кажется, что о смерти.

    Просто законы - справедливы, хотя и злы.
    Тот, кто горяч - никогда не сможет согреться.
    Это неправда, что драконы умирают от старости или стрелы.
    Они умирают от любви,
    что не помещается в сердце.

    3.
    Входит ночь во дворец, темноглаза, тепла, боса,
    затихают шаги, умолкают все голоса,
    и в свои покои идет королева,
    и никто не хочет попадаться ей на глаза.

    Да, она не любит празднества и балы.
    Молчалива, спокойна. Идет. Прямее стрелы.
    Ее косы рыжи и руки ее теплы.
    Говорят, что она смотрела в глаза дракону
    и осталась жива, величайшей из дев прослыв.

    Может, кто-то еще б добавил чего, но кто же будет так глуп?
    Королева раздевается у зеркала и всматривается вглубь.

    И отчетливо видит, как белая кожа становится чешуей,
    такой, что не пробьет ни одно копье,
    как в чертах лица проступает - уже не вполне свое.

    Как становится неуязвимым и нелюдским -

    потому что любивший дракона
    сам становится им.

    И она сползает по стенке, нищим завидуя и калекам,
    шепчет: "Господи боже,
    как я устала быть человеком".

    © Лемерт (Анна Долгарева). Сказка о драконе

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Она приходит под вечер, когда читальный зал уже тих, гулок и пахнет хмельной деревянной затхлостью, как бочонок из-под бурбона. Всё в её облике дышит нежной, только что вылупившейся на свет первозданностью – от выражения лица до нежнейшей пасхальной желтизны кофточки с едва оперившимся пухом на рукавах и у горловины.
    - Мне нужны индейцы. – (Задумывается) – Много. Разных.

    Я вздрагиваю. Я с детства побаиваюсь индейцев. Я не хочу, чтобы много разных индейцев сейчас, под закрытие, ввалилось в зал, окружило мою кафедру и стало с молчаливым бесстрастным упрёком смотреть на меня своими дикими монгольскими глазами, как будто это я виновата в их бедах и утеснениях.

    Но девушка в пасхальной цыплячьей кофточке непреклонна.
    - Понимаете, мне руководительница сказала: побольше заимствований в нормальный английский язык из ненормальных… Ой, нет. Сначала не так. Сначала – в американский северный английский из американских северных индейских. А для этого, она говорит, обязательно нужны писатели.
    - Какие писатели?
    - Вот! Девушка, в том-то и дело! Она говорит: ищите писателей, это ваша работа! А кого искать – не сказала… Главное, говорит, чтобы у них были диалоги.
    - Диалоги? Что за диалоги?
    - Да в том-то и дело, что я не знаю! Диалоги белых с этими…
    - С красными? .. Э-э-э…, в смысле – с индейцами?
    - Да! Чтобы белые с ними говорили и оттуда у них что-нибудь такое … заимствовали. А я буду это отражать в курсовой.
    - Ага… Ну, возьмите тогда что-нибудь известное. Купера, допустим.
    - Подождите, я запишу… Вы сказали – Купер? А как его фамилия, не подскажете?

    Вот тут ни в коем случае нельзя делать библиотечное лицо и тянуть сквозь нос: «Деееевушка! Как вам не стыыыыдно?» Их так просто спугнуть, этих пасхальных птенчиков.

    Можно сделать медицинское лицо с лёгкими психоаналитическими складками в уголках губ. Но тут тоже важно не перестараться, иначе она решит, что ей угрожают госпитализацией.
    - Купер – это и есть фамилия. А имя – Фенимор.
    - Что, серьёзно? Такое имя?

    Чёрт возьми, а ведь действительно забавное имя – как я раньше не замечала?

    - Записывайте «Фенимор Купер»…. Потом - Майн Рид вот тоже иногда об индейцах писал.
    - Погодите, я сейчас того и другого запишу… Как вы думаете, они просто так писали или что-нибудь по ходу заимствовали? Мне вот тут преподавательница сказала… - (Читает из тетрадки) – «Брать авторов, но только не заезженных».
    - О-о-о! Тогда Купер и Майн Рид не подойдут.
    - А что – они заезженные?
    - Да не то слово. Тавро уж негде ставить. Не потянут вашу курсовую – свалятся на полпути, однозначно. Нужно искать Боливаров пооригинальнее.
    - Какая, какая фамилия? Боливаров? Можно, я запишу?
    - Ни в коем случае! Вы вообще не слушайте, что я тут бормочу, а то в два счёта наберётесь дурного… совсем как белые от индейцев. Садитесь к каталогу, сейчас будем вместе искать.

    Монитор мигает и пахнет жёлтой сухой прерией и девственным лесом. Фенимор Купер, обиженный в лучших чувствах, тихо ржёт над нами, сидя в развилке между веткой и стволом какого-то дерева, про которое мы с девушкой знаем только то, что оно откуда-то заимствовано. Сзади нас бесшумно собираются смуглые невидимые люди с впалыми животами и бахромой на вытертых штанах и с молчаливым бесстрастным интересом щурятся в наши напряжённые затылки. Меня так и подмывает обернуться и сказать им что-нибудь библиотечное: типа того, что, мол, в таких грязных мокасинах в читальный зал не ходят….

    Стоп. Мокасины. Грязные ноги. Племя черноногих!

    Что-то такое, безумно знакомое с детства. Какой-то одинокий бизон на опасной тропе…

    Шульц. Джеймс Виллард Шульц. Сумасшедший американец, всю жизнь проживший в племени каких-то черноногих. Женившийся на индианке и написавший кучу книг из индейской жизни. «Ошибка Одинокого Бизона», «На опасной тропе»…. Я точно читала их в детстве! И помню этого Шульца, чудака и байронического красавца в мексиканской шляпе и русской шубе на фоне каких-то роскошных задумчивых снегов!
    - Это то, что вам нужно, - говорю я девушке и мысленно показываю язык тем, кто мысленно стоит у нас за спиной.
    - Это то, что мне нужно! – послушно повторяет она и прижимает к себе книги с такой силой, что одна из них, крякнув, деликатно высвобождается из объятий и оседает на стол, едва не утратив по пути переплёт.

    А потом она читает их, подпершись кулачком, и с каждой прочитанной страницей становится всё менее цыплячьей и пушистой. Я не знаю, что там будет отражаться в её курсовой, когда дойдёт до дела, но уже сейчас в её глазах отражаются дивные, как отблески дальних костров у вигвама, отблески мыслей, делающие эти глаза до изумления детскими и бездонными.
    - Зал закрывается, - со вздохом напоминаю я ей.
    - Хау! – отвечает она (или мне это только кажется?) и смотрит мимо меня с напряжённой, почти исследовательской улыбкой.

    «Широко раскинувшиеся побуревшие прерии; далекие крутые холмы с плоским верхом; за ними огромные горы с синими склонами и острыми вершинами, покрытыми снеговыми шапками; запах полыни и дыма костров лагеря; гром десятков тысяч копыт бизонов, бегущих по твердой сухой земле; протяжный тоскливый вой волков в ночной тишине, — как я любил все это!»

    © Сестра Нибенимеда

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Листва потихоньку высовывает носы из зимних квартир и, поперхнувшись ледяным воздухом, тотчас убирается обратно. По всему двору слышны тихие щелчки – это, едва приоткрывшись, захлопываются почки на ветках.

    А внизу, под деревьями, дивная толстая тётенька в расписанных под питона лосинах возит по своей антикварной «девятке» какой-то фиговиной на длинной ручке и поёт, глядясь в лобовое стекло:

    Всю-то ноченьку мне спать было невмочь -
    Раскрасавец барин снился мне всю ночь….

    - Пейзанство в кокошнике, - ворчит моя Собака, косясь на полосатый хвост, торчащий из подвального лаза. – Не выношу этих подделок под народное творчество. Народ никогда в жизни так не скажет: «та же удаль, тот же блеск в его очах». Маскарад и литературщина, больше ничего.

    Нет, - думаю я. – Никакой это не маскарад. Просто не все знают, где лежат правильные слова. А кто знает, тот специально извлекает их на божий свет и кладёт на видное место, чтобы те, кто не знает, подобрал их, приручил и сделал своими. Как выразить без слов то несбывшееся, у которого не было ни начала, ни конца – вообще ничего?

    Ну, шла себе какая-то конница через село, а она стояла у ворот, смотрела и думала: вот, кабы тот статный молодец подъехал и попросил воды напиться! А я б ему подала, а он бы наклонился и меня поцеловал…
    И так она и жила до седых волос со смутной, тающей сладостью на губах от того поцелуя, которого на самом деле не было, пока из тёмного потустороннего небытия не приехал какой-то неведомый генерал, и тотчас, от одного взгляда на него несбывшееся стало былым, а невозможное – возможным. И тотчас вспомнилось, что он и вправду тогда подъехал, попросил воды, долго, с наслаждением пил, проливая на грудь воду, а потом перегнулся через седло, глянул ей в глаза и по-мальчишечьи фыркнул… Никак невозможно было это придумать, потому что это БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ, да и как не быть, если плечи ещё помнят прикосновение его рук, а губам по-прежнему сладко, стыдно и слегка щекотно.

    И так ведь оно всегда и бывает.
    Изнывающие посреди счастливых дистилированных будней дети придумывают себе самую странную на свете няню, которая умеет расколдовывать повседневность и возвращать миру его истинную, сказочную сущность.
    И необъяснимо, непозволительно несчастная жена молодого, обожающего её красавца ходит мимо дома с вросшими в землю окнами и воображает, что там, за этими окнами гениальный писатель пишет гениальный роман, а она – та единственная, кто может его понять и защитить.
    И в меру неприкаянный, хотя и, в общем, вполне благополучный военный врач в отставке придумывает себе необыкновенного соседа по квартире, с которым он пускается в увлекательнейшие в мире приключения, позволяющие всякий раз благополучно возвращаться домой, к камину, тапочкам и персидскому ковру.

    Но няня улетела на зонтике и не обещала вернуться.
    Писатель исчез без следа – то ли умер, то ли повредился в уме, кинув перед тем в огонь свой гениальный роман.
    А необыкновенный сосед погиб в безнадёжной схватке со злом, и ничего от него не осталось, кроме рассказов в журнале «Стрэнд», да и те – выдумка от начала до конца.
    И всем, конечно, ясно, как божий день, что не было никогда на свете ни няни, ни писателя с его романом, ни удивительного соседа с его трубкой, талантом и невозможным характером. Да и Понтия Пилата, скорее всего, не было, не говоря уже о…. хм.

    И когда мы окончательно смиряемся с мыслью, что ничего не было, нет и не будет, что-то вдруг неуловимо сдвигается в атмосфере.
    Мы вдруг чувствуем, что ветер переменился.
    Двери и окна открываются сами собой, и сами собой разглаживаются морщины на лбу, и Бог посылает нам на выручку дьявола, и старый генерал заходит к нам в горницу, кряхтя и картинно припадая на раненную ногу, и пепел вылетает из камина на персидский ковёр и обращается на наших глазах в мятые, испещрённые помарками листы, и сосед, вернувшийся с того света, садится напротив и закуривает сигарету знакомым небрежным жестом.

    И мы с обрывающимся ко всем чертям сердцем понимаем – ВСЁ ЭТО ВЗАПРАВДУ.
    Мы ничего не придумали. Всё это было с нами НА САМОМ ДЕЛЕ. Просто мы так долго жили БЕЗ этого, что вообразили, будто его не было вовсе. А оно – было, просто долго отсутствовало. Зато теперь вернулось и больше не денется от нас никуда и никогда.
    И мы молча выходим в сад, и слышим, как за спиной нас тихо окликают по имени, и знаем, что можно уже не плакать, потому что мы – не одни.

    Хотя тот, кто нас придумал от одиночества, видимо, сам настолько одинок, что и мы в этом отношении, похоже, тоже абсолютно неисправимы.

    © Сестра Нибенимеда

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
    — Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
    Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

    — Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
    — Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
    «Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
    — Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
    — Я, собственно… — собеседник замялся.
    — Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
    — Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
    — Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
    — Говорите, я запомню.

    В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
    — Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

    Показать скрытый текст
    Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

    Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

    В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

    «Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
    Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

    Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
    — Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
    Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
    — С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
    — Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
    — Нигде? — спросил Максим тихо.
    — Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
    — Да, продолжайте, пожалуйста.

    — В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
    Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

    — Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
    — Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
    — У вас есть дети?
    — Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
    — Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

    Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
    — Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

    — Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
    — Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
    Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
    — Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

    — Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

    Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
    — Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
    «Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
    Лермонтов «Мцыри».
    Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
    Максим слушал.
    — Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
    — Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

    День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

    Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
    Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
    Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
    Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
    Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

    Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
    — Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

    Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

    Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
    — А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
    — В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
    — Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
    — Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
    — Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
    — С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
    — Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

    Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

    «Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

    Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

    Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

    Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

    Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

    Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
    — Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
    — Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
    — Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
    — От… От кого?!
    — От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

    — Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
    Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
    — Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

    — Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
    Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
    — Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.
    Скрыть текст

    © Майк Гелприн, Нью-Йорк (Seagull Magazine от 16/09/2011)

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Правила речи
    В доспехах своих картонных,
    Один, но за всех горой,
    Чем больше в тебе патронов –
    Тем более ты герой.

    Сплошь плюсы зеленой мили
    И черных, как смоль, небес:
    Чем хуже тебя убили –
    Тем более ты воскрес.

    Иди, практикуй приятие,
    Вертящее время вспять.
    Чем шире твои объятия –
    Тем проще тебя распять.

    Но сколько борьбе не длиться,
    Запомнят навечно лишь,
    Как будут меняться лица,
    Когда ты их всех простишь.

    К слову
    Если будет война, то он пойдет на войну.
    Потому что он сын героя и внук героя.
    Потому что отец на крейсере шел ко дну,
    Потому что дед не вернулся живым из боя.
    Потому что растили бабушка, брат и мать,
    И на стенах несколько фотографий.
    Нет, совсем не хочется умирать,
    Но еще важнее – не предавать их.
    И пока в нем бьется крепко живая нить,
    И пока портретна схожесть зеленых глаз,
    Никому нас, милый, не победить.
    Никому не выстоять против нас.

    © Катерина Сокрута

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • У Кащея Бессмертного три внебрачные дочки:
    от Марьи Моревны,
    от Елены Прекрасной,
    от Василисы Премудрой.
    Все они учатся в заморских странах,
    красят волосы и ресницы, говорят не по-русски.
    Старшая вся в мать (и коня на скаку, и в избу, и далее),
    к средней сватается Джон-царевич
    (видать, какой-то из ихних),
    младшая хочет быть танцовщицей,
    у неё змеиная гибкость и папины глаза.

    Шлёт им письма с гонцами Кащей, умоляет:
    «Дочери мои, приезжайте, обниму вас хоть по разочку.
    Жизнь моя на конце иглы, игла в яйце,
    яйцо уже снесла утка…
    Долго ли мне чахнуть над златом
    (по утрам мучает кашель, по вечерам изжога,
    по ночам бессонница),
    всё до монеточки для вас берегу-стараюсь…»

    Три внебрачных Кащеевых дочки:
    от Марьи Моревны,
    от Елены Прекрасной,
    от Василисы Премудрой –
    не отвечают на письма. Думают:
    папка-то у нас бессмертный!
    Успеется ещё…

    © Елена Касьян. Не в рифму

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • У клана всех тех, кто когда-нибудь ожидал и носил ребенка,
    В радости и тревоге, что вдруг порвется, где очень тонко,
    Лежа на сохранении, на все надеясь, всего боясь,
    Цепляясь как за канат за самую хрупкую в мире связь;

    У клана всех тех, кто был вынужден убегать от любой напасти,
    Спасая себя и младших своих от чьей-то злости и власти,
    Крутиться как бешеный, успевать на поезд, паром, пакетбот,
    Искать подработок в чужой земле, стучать у чужих ворот;

    У клана всех тех, кто когда-нибудь хоронил любимых,
    Кто возле кладбища на скамейке смотрел сквозь идущих мимо,
    Кто, имя в звательном падеже едва поймав на конце языка,
    Сгибался, скрючивался, давился - потом пройдет, не прошло пока -

    И тех, кто любил хоть кого-нибудь - открыто и просто ли, или немо, -
    У них у всех с Пресвятою Девой всегда найдутся общие темы.

    © Алан Кристиан. Un Ave Maria

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Богач Семён строил маленькую дачу, но всё равно получился дворцово-парковый ансамбль с замком, речкой и французским садом. Устроил новоселье, тоже маленькое, для своих. В зелёной беседке джазовый оркестр без которого пикник - не пикник. Официанты носят шампанское. Жаровня огромная, серебряная, вся в манометрах и трубках. Капитан с грузинским носом смотрит на приборы и крутит штурвал. В роли шашлыка выступает цельномаринованная свинья. Периметр охраняют пылесосы-убийцы. Стоят в кустах, всасывают мух, комаров, и если какой кролик подпрыгнет, то и его. Удивительно, как преображается простая мухобойка, попав в руки японских инженеров. В пузике у монстров вентилятор, провода и молнии. Насекомые сгорают мгновенно, не успев понять откуда в родных кустах эта чёрная пропасть.

    У меня нет таких роботов. Защищать людей от природы вынуждены мы с котом. Женщины лишь визжат неконструктивно на ос, тарантулов, стрекоз и слепней. Будто вся эта палитра одинаково опасна. Кот специализируется на мухах. Они весёлые и богаты белком. Я заведую комарами. Не потому что комары диетичней, просто исторически сложилось.


    Ос мы когда-то ловили вместе, до одного несчастного случая. Кот прыгал вверх элегантно, хватал добычу так чтоб не ужалила. У меня другой подход. Я не против делить с гостями фрукты мои насущные. Но если они всю мою черешню объявляют своей собственной, я вылезаю из кресла и требую поднять мне веки. У меня прекрасный замах и резкий, с выдохом удар. Я многому научился, вожделея Марию Шарапову на канале евроспорт. Если точно рассчитать, оса не успевает понять, откуда в небе тапок.

    Как-то раз мы с котом погнались за одной целью. Он прыгнул, я взмахнул, и - хрясь! Прямо в бедную кошачью морду. В тот день котик впервые сказал матерное слово при детях. С тех пор он ловит только мух. На тапки и жужжание у него идиосинкразия.

    Теперь про комаров. Сетки на окнах и генераторы зелёного дыма - это всё для простаков, умеющих вспомнить в магазине зачем они сюда припёрлись. Настоящие мужчины ложатся голыми поверх одеяла лицом к опасности и ждут. Я к тому же выставляю перед собой ладони как Буратино. Моя поза не означает что я дурак, хотя и не отрицает этого. Комары видят во мне еду. Но страшно заблуждаются. Я - смертельная ловушка. У меня тысячи побед нокаутом. Мне известны все вампирские повадки. Я умею притворяться дохлым и тёплым одновременно.

    У комаров тоже разные характеры. Большинство - опрометчивые нахалы. Но встречаются и тревожные подлецы. Когда приближается такой подлец, мало выглядеть равнодушным. Нужно стать бревном, дышать как бревно и думать как бревно. Мне всё это прекрасно удаётся. Внешне сонный и вялый, я могу молниеносно шлёпнуть себя по морде.

    С последним комаром война не заканчивается. Осязание и слух принимаются меня дурачить, транслируя вражеский писк и касания хищных лап. Все давно сдохли, а я всё хлещу себя по лицу и по плечам, не могу уняться. Индейцы Гондураса называют такое расстройство "юпутка", что значит "бежать по лесу, ощущая прикосновения призраков". Так вот, после войны меня мучает юпутка. С другой стороны осы по ночам не летают, это ли не счастье. Засыпать, всласть нашлёпавшись ос было бы труднее.

    Меж тем Даша спит, свернувшись как ёж. Из-под одеяла только нос виден. Зато какой нос! Обгоревший, с веснушками. Воссоздать по нему всё скрытое под одеялом проще, чем по пятке донны Анны**. Хотел положить ей на подушку немножко убитых комаров, чтобы поутру гордилась мной. Но передумал.

    © Слава Сэ. Про свежий воздух и бессонницу

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Иван Грозный стоял на самой низкой ступени человеческого развития.

    Среди опричников Иван Грозный имел авторитет. Остальные относились к нему, как к психу.

    Иван Грозный не позволял народу вести девиантный образ жизни.

    При Иване Грозном на Болотной площади рубили головы, а не орали, что попало.

    Сталин мог бы выиграть Ливонскую войну. Иван Грозный все-таки был не Сталин.

    Иван Грозный любил духовность, что не мешало ему поджаривать новгородцев на кострищах.

    При Иване Грозном никого не спас бы и философский пароход.

    Иван IV с детства не любил людей, из-за чего случались массовые казни.

    Лучшие умы отрубил палач Скуратов.

    Декабристов ждала гостеприимная Сибирь.

    При Николае I общество превратилось в стадо.

    Николай просто хотел навести порядок в головах поданных.

    Крестьянам тоже хотелось взбунтоваться против Николая I, но декабристы не взяли их на Сенатскую площадь. После этого крестьяне возненавидели всех.

    Декабристы виновны в том, что из-за них закрутили гайки.

    Чаадаев это умственный деятель времен реакции Николая I.

    Мыслящим людям все время чего-то хочется. А властям не всегда хватает для мыслящих людей, ведь самим надо.

    Московский университет это единственное место при Николае I, где можно было нести, что угодно, не опасаясь, что тебе закуют рот кандалами.

    Все, кто не хотел быть серой лошадью, поступали в Московский университет, ведь там преподавал сам Чаадаев.

    Когда общественная жизнь подавляется, есть только два утешения – водка или философия Гегеля.

    Началось выкулачивание крестьян.

    Крестьяне переселялись в город потому, что оттуда людей отправляли в Гулаг, то есть постоянно освобождались рабочие места, даже хорошо оплачиваемые.

    Крестьяне ленились работать в колхозах. На заводах их можно было заставить хоть что-то делать.

    Колхозницы бежали в город, поскольку там было больше здоровых мужчин.

    Хрущев подавил восстание рабов в Новочеркасске.

    Страну завалили кукурузой, а есть было нечего.

    У Брежнева были большие брови и странно поставленная речь. Он был выдающимся и удивительным человеком, его поступки послужили на благо России и по-этому мы все его любим и знаем как пухленького и большебрового мужичка. Он направлял свою деятельность в разных направлениях. Я бы пожал руку такому выдающемуся человеку как Брежнев.

    При Брежневе была убита вера в авторитет сельского хозяйства.

    Пражская весна» это мятеж в чехословацком корпусе в 1918 году.

    В 1979 году началась холодная война с Афганистаном.

    Брежнев стремился разоружить так называемые братские социалистические страны, чтобы они не нанесли ему удар в спину.

    В 1990-е началась политика денежного террора.

    Гайдар перевел Россию на рыночные рельсы. А Ельцин, между прочим, на них обещал лечь, но не лег. Распродал все иностранным вкладчикам.

    © ЕГЭ-2013. История.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Прочитал сегодня: Флэшмоб-террор
    отрывок:
    -------------------------------------------
    Внизу мелькали облака, а под ними — океан. Ваня уверенно вел кар на самой высокой скорости. По крайней мере так казалось Трохину.
    — Как ты меня собираешься отправить обратно? — спросил, наконец, Трохин.
    — В каком смысле? — обернулся Ваня.
    — Ну, ты договорился с Институтом времени?
    — В каком смысле?! — удивился Ваня еще больше.
    — Я что, не смогу вернуться в свое время?!! Мне же обещали, что я выступлю на инофоканалах и сразу вернусь!!! Это что, была ложь? Вернуться невозможно?!
    — А, так вот вы про что, гражданин Трохин, — расслабился Ваня. — Ну у вас же чека висит?
    — Какая чека?!
    — Ну, вот же, цепочка на шее. Она появилась, когда вас перенесли в наш мир. Когда вы ее разорвете — перенесетесь обратно.
    — Что?! — изумился Трохин, нащупывая цепочку. — То есть я в любой момент, даже в камере, мог разорвать эту штуку и вернуться?!
    — Осторожно, осторожно! — предупредил Ваня, поднимая ладонь. — Сначала надо покрыть бонусный долг, иначе долговые службы вас могут найти и в вашем веке.
    — Но могут и не найти? — сурово спросил Трохин, сжимая цепочку.
    — Могут и не найти, — кивнул Ваня. — Скорее всего даже искать не станут. Но почему не сделать все по закону? Вдруг вы к нам не последний раз?
    — Последний, — твердо сказал Трохин.
    — Доверьтесь мне, я, между прочим, иду на большой риск, чтобы сделать все законно. Через двадцать минут вы будете дома.
    — Куда мы летим? — сурово спросил Трохин.
    — В церковь, — просто ответил Ваня.
    — Зачем?
    — Там вы примете сан.
    — Зачем?!
    — Я нашел хитрую лазейку в законе. Вы примете сан и сразу вернетесь в свое прошлое. И начнете там вести религиозную пропаганду.
    — Никогда!
    — А никто и не заставит, все равно недоказуемо. Но вы уже в сане, и за религиозную деятельность ежегодно начисляются бонусы, даже больше, чем за труд. Ежегодно! Поэтому из глубины прошлого к нашей эре у вас накопится бонусов столько, что хватит покрыть долг. А может, и купить весь канал «Сурен» с «ПТК». Шучу.
    — К вашей эре? — усмехнулся Трохин. — Своим ходом? Боюсь, не дотяну.
    — Тем более какие проблемы? Схема понятна?
    — И не подумаю! — разозлился Трохин. — Какой сан? Какая пропаганда? Я атеист!
    — Вы уже говорили, — кивнул Ваня. — Именно поэтому мы, гражданин Трохин, летим в атеистическую церковь, я уже договорился с ее Батей, он ждет нас.
    — Какая еще атеистическая церковь? — возмутился Трохин. — Что за бред?!!
    — А как же вы себе мыслите, гражданин Трохин? — удивился Ваня. — Все верующие мира будут зарабатывать законные бонусы за свою веру, а атеисты не смогут? Дискриминация по религиозному признаку. Атеисты тоже граждане! Они имеют такое же право на свою веру и на свои храмы, как и прочие верующие!
    — Но они же неверующие?!
    — Разумеется. Это основное положение всех атеистических конфессий — отрицание Бога.
    — Конфессий?!
    — У атеистов много конфессий, все различаются, и не все хорошо меж собой ладят. Старообрядцы на своих иконах изображают Шимпанзе. Раскольники — Орангутанга-самку с детенышем. Реформисты Новой школы поклоняются лику Австралопитека, а на шее носят цепочку с подвеской в виде крошечного каменного топорика.
    — У меня нет слов, — сказал Трохин.
    — Кстати о словах. — Ваня внимательно глянул на него. — Сразу предупреждаю: не вздумайте где-нибудь написать «Обезьяна» с маленькой буквы.
    Трохин промолчал.
    — Так о чем я? — продолжил Ваня. — У Гагарианцев вообще нет икон, в их храмах лишь статуи: Дарвин верхом на пальме и Гагарин верхом на ракете. У Гагарианцев сохранился обряд жертвоприношения — в канун Небесной пасхи двенадцатого апреля они сжигают свою любимую книгу или одежду, символически принося ее в жертву науке. Очень красивый старинный обряд.
    — А мы в какую церковь летим? — устало вздохнул Трохин.
    — Я решил, что вам это без разницы, — кивнул Ваня. — И мы летим в филиал Славной церкви. Это самая крупная атеистическая церковь на территории свободного Евро-индо-афро-китая.

    Нельзя выразить Невыразимое!

  • я перед балом маскарадом
    снимая маску остаюсь
    в своем лице и в нем ни разу
    меня никто не опознал

    в аду для перфекционистов
    ни серы нету ни огня
    а лишь слегка несимметрично
    стоят щербатые котлы

    как сделать женщину несчастной
    спросил олег у мудреца
    а ничего не надо делать
    ты просто подожди и все

    бог создал труд и обезьяну
    чтоб получился человек
    а вот пингвина он не трогал
    тот сразу вышел хорошо

    давай останемся друзьями
    такой же бред как например
    собака ты мне надоела
    давай ты будешь мне котом

    судьба имеет кнут и пряник
    но поступает с нами так
    как будто все мы мазохисты
    и все боимся потолстеть

    а я в конце поставлю смайлик
    в той гадости что написал
    и всё и как бы и не гадость
    и всё как будто хорошо

    когда я стал половозрелый
    то женщин сразу поделил
    на тех которых недостоин
    и тех которых не хочу

    и понял виктор что марина
    такой особый человек
    что все дороги с дураками
    считай не беды вообще

    когда тебе четыре года
    а всем вокруг по пятьдесят
    по многу раз простые вещи
    приходится им объяснять

    а больше всех ежи боятся
    учителей начальных школ
    что каждый август в лес приходят
    за парой новых рукавиц

    две параллельные прямые
    живут в эвклидовом мирке
    и бегают пересекаться
    в мир лобачевского тайком

    вы так мне отказали в сексе
    как будто он у вас один
    как будто он у вас последний
    и просто кончится на мне

    весна проснувшись смотрит хмуро
    на слякоть снег и гололед
    зевнет лениво и будильник
    переставляет на апрель

    жена сварганила котлеты
    умыты дети вымыт пол
    теперь когда уют и благость
    не стыдно бабу привести

    упрямый маленький евгений
    на день рожденья хочет секс
    а может всё таки собаку
    с надеждой произносит мать

    когда не стало интернета
    мы вышли из своих домов
    друг друга трогали руками
    пытались даже говорить

    ах если б мне вернуться в детство
    на пять коротеньких минут
    увидеть маму молодую
    доесть зелёную гуашь

    стоит как вкопанный аркадий
    следя тревожно за зухрой
    которая ему навстречу
    как выкопанная идёт

    © Пирожки

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • 6 августа 1942 года в концлагере в Треблинке погиб Януш Корчак и его воспитанники.

    Александр Галич
    Кадиш

    Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
    Падать и вновь на своя возвращаться круги.
    Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
    Я не умею молиться, прости меня и помоги...
    А по вечерам все так же,как ни в чем не бывало, играет музыка:

    Сан-Луи блюз - ты во мне как боль, как ожог,
    Сан-Луи блюз - захлебывается рожок!
    А вы сидите и слушаете,
    И с меня не сводите глаз,
    Вы платите деньги и слушаете,
    И с меня не сводите глаз,
    Вы жрете, пьете и слушаете,
    И с меня не сводите глаз,
    И поет мой рожок про дерево,
    На котором я вздерну вас! Да-с, да-с...

    "Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю,
    Как это делается".
    [Януш Корчак. Дневник]
    Показать скрытый текст
    Уходят из Варшавы поезда,
    И все пустее гетто, все темней,
    Глядит в окно чердачная звезда,
    Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
    И я прощаюсь с памятью своей...

    Цыган был вор, цыган был врун,
    Но тем милей вдвойне,
    Он трогал семь певучих струн
    И улыбался мне,
    И говорил:"Учись, сынок,
    Учи цыганский счет -
    Семь дней в неделе создал Бог,
    Семь струн в гитаре - черт,
    И он ведется неспроста
    Тот хитрый счет, пойми,
    Ведь даже радуга, и та,
    Из тех же из семи
    Цветов..."

    Осенней медью город опален,
    А я - хранитель всех его чудес,
    Я неразменным одарен рублем,
    Мне ровно дважды семь, и я влюблен
    Во всех дурнушек и во всех принцесс!

    Осени меня своим крылом,
    Город детства с тайнами неназванными,
    Счастлив я, что и в беде, и в праздновании
    Был слугой твоим и королем.
    Я старался сделать все, что мог,
    Не просил судьбу ни разу: высвободи!
    И скажу на самой смертной исповеди,
    Если есть на свете детский Бог:
    Всё я, Боже, получил сполна,
    Где, в которой расписаться ведомости?
    Об одном прошу, спаси от ненависти,
    Мне не причитается она.

    И вот я врач, и вот военный год,
    Мне семью пять, а веку семью два,
    В обозе госпитальном кровь и пот,
    И кто-то, помню, бредит и поет
    Печальные и странные слова:
    "Гори, гори, мою звезда,
    Звезда любви приветная,
    Ты у меня одна заветная,
    Другой не будет..."

    Ах, какая в тот день приключилась беда,
    По дороге затопленной, по лесу,
    Чтоб проститься со мною, с чужим, навсегда,
    Ты прошла пограничную полосу.
    И могли ль мы понять в том году роковом,
    Что беда обернется пощадою,
    Полинявшее знамя пустым рукавом
    Над платформой качалось дощатою.
    Наступила внезапно чужая зима,
    И чужая, и все-таки близкая,
    Шла французская фильма в дрянном "синема"
    Барахло торговали австрийское,
    Понукали извозчики дохлых коняг,
    И в кафе, заколоченном наглухо,
    Мы с тобою сидели и пили коньяк,
    И жевали засохшее яблоко.
    И в молчаньи мы знали про нашу беду,
    И надеждой не тешились гиблою,
    И в молчаньи мы пили за эту звезду,
    Что печально горит над могилою:
    "Умру ли я, и над могилою
    Гори, сияй..."

    Уходят из Варшавы поезда,
    И скоро наш черед, как ни крути,
    Ну, что ж, гори, гори, моя звезда,
    Моя шестиконечная звезда,
    Гори на рукаве и на груди!

    Окликнет эхо давним прозвищем,
    И ляжет снег покровом пряничным,
    Когда я снова стану маленьким,
    А мир опять большим и праздничным,
    Когда я снова стану облаком,
    Когда я снова стану зябликом,
    Когда я снова стану маленьким,
    И снег опять запахнет яблоком,
    Меня снесут с крылечка, сонного,
    И я проснусь от скрипа санного,
    Когда я снова стану маленьким,
    И мир чудес открою заново.

    ...Звезда в окне и на груди - звезда,
    И не поймешь, которая ясней,
    Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
    Глядит в окно вечерняя звезда,
    А я прощаюсь с памятью моей...


    А еще жила в "Доме сирот" девочка Натя. После
    тяжелой болезни она не могла ходить, но она
    очень хорошо рисовала и сочиняла песенки - вот одна
    из них - ПЕСЕНКА ДЕВОЧКИ НАТИ ПРО КОРАБЛИК

    Я кораблик клеила
    Из цветной бумаги,
    Из коры и клевера,
    С клевером на флаге.
    Он зеленый, розовый,
    Он в смолистых каплях,
    Клеверный, березовый,
    Славный мой кораблик,
    Славный мой кораблик.

    А когда забулькают ручейки весенние,
    Дальнею дорогою, синевой морской,
    Поплывет кораблик мой к острову Спасения,
    Где ни войн, ни выстрелов, - солнце и покой.

    Я кораблик ладила,
    Пела, словно зяблик,
    Зря я время тратила, -
    Сгинул мой кораблик.
    Не в грозовом отблеске,
    В буре, урагане -
    Попросту при обыске
    Смяли сапогами...
    Смяли сапогами...

    Но когда забулькают ручейки весенние,
    В облаках приветственно протрубит журавль,
    К солнечному берегу, к острову Спасения
    Чей-то обязательно доплывет корабль!


    Когда-нибудь, когда вы будете вспоминать имена
    героев, не забудьте, пожалуйста, я очень прошу
    вас, не забудьте Петра Залевского, бывшего
    гренадера, инвалида войны, служившего сторожем
    у нас в "Доме сирот" и убитого польскими
    полицаями во дворе осенью 1942 года.


    Он убирал наш бедный двор,
    Когда они пришли,
    И странен был их разговор,
    Как на краю земли,
    Как разговор у той черты,
    Где только "нет" и "да" -
    Они ему сказали:"Ты,
    А ну, иди сюда!"
    Они спросили:"Ты поляк?"
    И он сказал :"Поляк".
    Они спросили:"Как же так?"
    И он сказал:" Вот так".
    "Но ты ж, культяпый, хочешь жить,
    Зачем же , черт возьми,
    Ты в гетто нянчишься, как жид,
    С жидовскими детьми?!
    К чему, - сказали, - трам-там-там,
    К чему такая спесь?!
    Пойми, - сказали, - Польша там!"
    А он ответил:"Здесь!
    И здесь она и там она,
    Она везде одна -
    Моя несчастная страна,
    Прекрасная страна".
    И вновь спросили:"Ты поляк?"
    И он сказал:"Поляк".
    "Ну, что ж , - сказали,- Значит, так?"
    И он ответил:"Так".
    "Ну, что ж, - сказали, - Кончен бал!"
    Скомандовали:"Пли!"
    И прежде, чем он сам упал,
    Упали костыли,
    И прежде, чем пришли покой
    И сон, и тишина,
    Он помахать успел рукой
    Глядевшим из окна.
    ...О, дай мне, Бог, конец такой,
    Всю боль испив до дна,
    В свой смертный миг махнуть рукой
    Глядящим из окна!


    А потом наступил такой день,когда "Дому сирот",
    детям и воспитателям было приказано явиться с
    вещами на Умшлягплац Гданьского вокзала (так называлась
    площадь у Гданьского вокзала при немцах).


    Эшелон уходит ровно в полночь,
    Паровоз-балбес пыхтит - Шалом! -
    Вдоль перрона строем стала сволочь,
    Сволочь провожает эшелон.

    Эшелон уходит ровно в полночь,
    Эшелон уходит прямо в рай,
    Как мечтает поскорее сволочь
    Донести, что Польша - "юденфрай".

    "Юденфрай" Варшава, Познань, Краков,
    Весь протекторат из края в край
    В черной чертовне паучьих знаков,
    Ныне и вовеки - "юденфрай"!

    А на Умшлягплаце у вокзала
    Гетто ждет устало - чей черед?
    И гремит последняя осанна
    Лаем полицая - "Дом сирот!"

    Шевелит губами переводчик,
    Глотка пересохла, грудь в тисках,
    Но уже поднялся старый Корчак
    С девочкою Натей на руках.

    Знаменосец, козырек заломом,
    Чубчик вьется, словно завитой,
    И горит на знамени зеленом
    Клевер, клевер, клевер золотой.

    Два горниста поднимают трубы,
    Знаменосец выпрямил грифко,
    Детские обветренные губы
    Запевают грозно и легко:
    "Наш славный поход начинается просто,
    От Старого Мяста до Гданьского моста,
    И дальше, и с песней, построясь по росту,
    К варшавским предместьям, по Гданьскому мосту!
    По Гданьскому мосту!

    По улицам Гданьска, по улицам Гданьска
    Шагают девчонки Марыся и Даська,
    А маленький Боля, а рыженький Боля
    Застыл, потрясенный, у края прибоя,
    У края..."

    Пахнет морем, теплым и соленым,
    Вечным морем и людской тщетой,
    И горит на знамени зеленом
    Клевер, клевер, клевер золотой!

    Мы проходим по-трое, рядами,
    Сквозь кордон эсэсовских ворон...
    Дальше начинается преданье,
    Дальше мы выходим на перрон.

    И бежит за мною переводчик,
    Робко прикасается к плечу, -
    "Вам разрешено остаться, Корчак",-
    Если верить сказке, я молчу.

    К поезду, к чугунному парому,
    Я веду детей, как на урок,
    Надо вдоль вагонов по перрону,
    Вдоль, а мы шагаем поперек.

    Рваными ботинками бряцая,
    Мы идем не вдоль, а поперек,
    И берут, смешавшись, полицаи
    Кожаной рукой под козырек.

    И стихает плач в аду вагонном,
    И над всей прощальной маятой -
    Пламенем на знамени зеленом -
    Клевер, клевер, клевер золотой.

    Может, в жизни было по-другому,
    Только эта сказка вам не врет,
    К своему последнему вагону,
    К своему чистилищу-вагону,
    К пахнущему хлоркою вагону
    С песнею подходит "Дом сирот":

    "По улицам Лодзи, по улицам Лодзи,
    Шагают ужасно почтенные гости,
    Шагают мальчишки, шагают девчонки,
    И дуют в дуделки, и крутят трещотки...
    И крутят трещотки!

    Ведут нас дороги, и шляхи, и тракты,
    В снега Закопани, где синие Татры,
    На белой вершине - зеленое знамя,
    И вся наша медная Польша под нами,
    Вся Польша..."


    ...И тут кто-то, не выдержав, дал сигнал к
    отправлению - и эшелон Варшава - Треблинка задолго
    до назначенного срока, (случай совершенно невероятный)
    тронулся в путь...


    Вот и кончена песня.
    Вот и смолкли трещетки.
    Вот и скорчено небо
    В переплете решетки.
    И державе своей
    Под вагонную тряску
    Сочиняет король
    Угомонную сказку...

    Итак, начнем, благословясь...
    Лет сто тому назад
    В своем дворце неряха-князь
    Развел везде такую грязь,
    Что был и сам не рад,
    И, как-то, очень рассердясь,
    Призвал он маляра.
    "А не пора ли, - молвил князь,-
    Закрасить краской эту грязь?"
    Маляр сказал:"Пора,
    Давно пора, вельможный князь,
    Давным-давно пора".
    И стала грязно-белой грязь,
    И стала грязно-желтой грязь,
    И стала грязно-синей грязь
    Под кистью маляра.
    А потому что грязь - есть грязь,
    В какой ты цвет ее ни крась.

    Нет, некстати была эта сказка, некстати,
    И молчит моя милая чудо-держава,
    А потом неожиданно голосом Нати
    Невпопад говорит:"До свиданья, Варшава!"

    И тогда, как стучат колотушкой по шпалам,
    Застучали сердца колотушкой по шпалам,
    Загудели сердца:"Мы вернемся в Варшаву!
    Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!"

    По вагонам, подобно лесному пожару,
    Из вагона в вагон, от состава к составу,
    Как присяга гремит:"Мы вернемся в Варшаву!
    Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!

    Пусть мы дымом истаем над адовым пеклом,
    Пусть тела превратятся в горючую лаву,
    Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом,
    Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!"

    А мне-то, а мне что делать?
    И так мое сердце - в клочьях!
    Я в том же трясусь вагоне,
    И в том же горю пожаре,
    Но из года семидесятого
    Я вам кричу:"Пан Корчак!
    Не возвращайтесь!
    Вам страшно будет в этой Варшаве!

    Землю отмыли добела,
    Нету ни рвов, ни кочек,
    Гранитные обелиски
    Твердят о бессмертной славе,
    Но слезы и кровь забыты,
    Поймите это, пан Корчак,
    И не возвращайтесь,
    Вам стыдно будет в этой Варшаве!

    Дали зрелищ и хлеба,
    Взяли Вислу и Татры,
    Землю, море и небо,
    Всё, мол, наше, а так ли?!

    Дня осеннего пряжа
    С вещим зовом кукушки
    Ваша? Врете, не ваша!
    Это осень Костюшки!

    Небо в пепле и саже
    От фабричного дыма
    Ваше? Врете, не ваше!
    Это небо Тувима!

    Сосны - гордые стражи
    Там, над Балтикой пенной,
    Ваши? Врете, не ваши!
    Это сосны Шопена!

    Беды плодятся весело,
    Радость в слезах и корчах,
    И много ль мы видели радости
    На маленьком нашем шаре?!
    Не возвращайтесь в Варшаву,
    Я очень прошу Вас, пан Корчак,
    Не возвращайтесь,
    Вам нечего делать в этой Варшаве!

    Паясничают гомункулусы,
    Геройские рожи корчат,
    Рвется к нечистой власти
    Орава речистой швали...
    Не возвращайтесь в Варшаву,
    Я очень прошу Вас, пан Корчак!
    Вы будете чужеземцем
    В Вашей родной Варшаве!


    А по вечерам все так же играет музыка. Музыка,
    музыка, как ни в чем не бывало:
    Сэн-Луи блюз - ты во мне как боль, как ожог,
    Сэн-Луи блюз - захлебывается рожок!
    На пластинках моно и стерео,
    Горячей признанья в любви,
    Поет мой рожок про дерево
    Там, на родине, в Сэн-Луи.

    Над землей моей отчей выстрелы
    Пыльной ночью, все бах да бах!
    Но гоните монету, мистеры,
    И за выпивку, и за баб!

    А еще, ну, прямо комедия,
    А еще за вами должок -
    Выкладывайте последнее
    За то, что поет рожок!

    А вы сидите и слушаете,
    И с меня не сводите глаз,
    Вы платите деньги и слушаете,
    И с меня не сводите глаз,

    Вы жрете, пьете и слушаете,
    И с меня не сводите глаз,
    И поет мой рожок про дерево,
    На котором я вздерну вас!
    Да-с! Да-с! Да-с!

    Я никому не желаю зла, не умею,просто не знаю,
    как это делается.
    Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
    Падать, и вновь на своя возвращаться круги.
    Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
    Я не умею молиться, прости меня и помоги!..

    1970
    Скрыть текст

    Я не сдурела, я вообще такая. ©


  • Хоть за столом почти никто никого и не знал, но все быстро перезнакомились и незаметно перешли на «ты».
    Многие гости приехали издалека, один даже с Сахалина.
    Повод был самый благородный – восьмидесятипятилетие бабушки, а заодно и дачное новоселье.
    Среди других выделялась пара: он – здоровый и смешливый капитан-артиллерист, она миловидная худышка с непомерно огромным животом. Таким огромным, как будто ей уже полгода назад пора было родить, но она не посещала курсы и не знает как это делается, а живот-собака, все растет… Именинница спела «Темную ночь», поплакали и бабуля стала просить внучика:
    - Валерчик, расскажи, тут не все слышали, как ты познакомился с Иришкой. Я очень люблю эту историю.
    Ирина заулыбалась, погладила живот, прислушалась к нему, как прислушиваются на шиномонтаже к сомнительному колесу и заговорила:
    - Давайте я расскажу - короче, Валера уже получил предписание и поэтому ему срочно нужна была я, так он набрал полные карманы денег и ходил по городу, приманивал, меня искал. Вы представляете каков жук?
    Капитан:
    - Подожди, ты не так все рассказываешь, а то люди подумают… Давай лучше я. Я как попрыгунья стрекоза четыре курса пропел на славу - облазил все мужские общежития города, а тут распределение катит в глаза… Ира искренно удивившись:
    - Почему мужские?
    - А тебе приятнее услышать, что это были женские общежития?
    - Ну, так-то, вообще-то да…
    - На чем это я? Так вот, все мои однокурсники давно переженились и спокойно ждали отправки в войска. А как мне ехать в часть без жены? Вообще труба.
    Холостяки там очень быстро получают по морде либо от лейтенантов за жен, либо от полковников за дочерей. Третьего не дано. На местное население надежда слабая – далеко не во всех местах бывает население.
    Капитан покосился на мрачнеющую жену и продолжил:
    - Но главное – я должен был найти себе любовь до гроба, чтобы было с кем умереть в один день.
    (Ирина расцвела и поцеловала мужа) Что делать? Лезть в Интернет? Поздно, да и смысла нет. Мне была нужна не просто жена, а хорошая и порядочная. А как это узнаешь за два дня?
    Думал, думал и придумал. Оделся по гражданке и стал слоняться по городу в поисках для начала красивой. Смотрю - ничего такая.

    Ира:
    - Это была я?
    - Да ты что? Нет, какая-то жаба. Иду сзади, резко обгоняю, отрываюсь на три шага вперед и незаметно включаю музычку на мобильном, как будто мне звонят.
    Небрежно выхватываю телефон из заднего кармана джинсов и ору в него, типа - опаздываю, но скоро буду и прибавляю шаг, но главный финт происходит в момент вытаскивания телефона. У меня как бы случайно заодно с мобильником выгребается из кармана и выпадает пятитысячная бумажка. А это, согласитесь - большой соблазн.
    И я спиной услышал, как эта жаба замедлила шаг и молча всосала мои денежки, я даже голову не повернул, пошел дальше. Ну на хрена мне такая жена?
    Второй и третий раз невод тоже пришел с тиной морскою, я уж было отчаялся, да и деньги заканчивались, вдруг вижу – девушка красоты неимоверной. Ну думаю – даже если поднимет и заберет мою купюрку, пусть. Все равно не отпущу и женюсь… Ира улыбаясь инспектировала живот:
    - Ты правда так подумал?
    - Слово офицера. Ну так вот. Хватаю пиликающий телефон, сбрасываю очередные пять тысяч и моментально слышу ангельский голосок - Эй, Але! Мужчина, деньги теряете!
    Ну тут уж я спикировал, поблагодарил и пригласил в кафе.

    Ира:
    - А это оказался пивбар. Так мы и познакомились, через два дня он уехал, а потом я прилетела к нему.
    Ну, каков затейник, не пожалел 20 000 рублей, чтобы найти меня, настоящий гусар и Ира подкрутила мужу несуществующие усы.
    Гости улыбались и переваривали эту в высшей степени романтическую историю большой любви, а Ирина решительно подхватила в руки живот и понесла его из беседки в дом.
    Капитан не сводил ласкового взгляда с жены и когда она уже довольно далеко отошла, вдруг резко вскочил, наклонился над столом и не теряя из виду дверь в дом, заговорщицки зашептал обращаясь ко всем:
    - Вообще, то это были деньги только на вид, на самом деле – это скидочные купоны из магазина электроники. Только я не хотел ей говорить - обидится. И кстати - Ира была наверное тридцатая, кого я проверил на вшивость и единственная, кто прошел испытание…

    Кто автор, не знаю. Я прочитал эту историю вот на этом форуме:
    http://forum.ixbt.com/topic.cgi?id=77:12313-129
    Если кто-то докопается до первоисточников, буду благодарен.

    Нельзя выразить Невыразимое!

  • В ответ на: вот на этом форуме:
    http://forum.ixbt.com/topic.cgi?id=77:12313-129
    Если кто-то докопается до первоисточников, буду благодарен.
    Ещё одна история с того же самого форума:
    На входе в банк меня остановил охранник.
    -Молодой человек, у нас сейчас технический перерыв.
    -Хорошо, я подожду.
    -Знаете, наверное, не нужно. Мы сегодня скорее всего уже не откроемся.
    Я с сомнением заглянул за его плечо.
    -А почему у вас в холле очередь стоит, и все работники на местах?
    Охранник смутился. Воспользовавшись заминкой, я толкнул стеклянные двери, они были открыты. Идя по фойе, я слышал за спиной его истерический крик в рацию:"Код пятнадцать, код пятнадцать!" Когда до ближайшего банкомата оставалось два шага, он внезапно утробно зарокотал и погас. В следующую секунду адские агрегаты стали гаснуть один за другим. Я в оцепенении смотрел на погасший ряд мониторов. Сзади на плечо положили руку:
    -Ну говорил же вам,что мы сегодня не обслуживаем. Приходите лучше на следующей неделе - сами видите, ничего не работает.
    Я развернулся и молча вышел. Сел в автомобиль и задумался. В зеркало заднего вида было отчётливо видно, что обе наружные камеры нацелены на меня. Неспешно вырулив на дорогу, объехал квартал и, оставив авто за два дома от банка, пошёл пешком. Кепка с длинным козырьком и тёмные очки должны были помочь мне. Со скучающим видом я прошёл мимо банка и, уже, казалось, миновав его, сделал рывок к дверям. Вбежал внутрь и убедился в своих подозрениях - все банкоматы работали. Охранник в дальнем конце зала дёрнулся было в мою сторону, но я уже достал из кармана "пластик" и отточенным движением вогнал его в недра ближайшей машины. Вводя пин, краем глаза увидел, как операционистка с перекошенным лицом пробежала к двери с надписью "управляющий". Надо было спешить. Войдя в меню приёма наличности, я судорожно сжимал в руке тысячные купюр. Из кабинета вышел представительный толстый мужчина в дорогом костюме и быстрым шагом, почти бегом, направился ко мне. В эту секунду банкомат наконец-то поднял занавеску приёмного лотка и с отвращением замигал лампочкой над ним. Нарочито медленно я положил деньги на алтарь аппарата, и он с явной неохотой всосал их. Управляющий замер в метре от меня, в его глазах читался неприкрытый ужас.
    -Вы что, выплатили последний платёж по кредиту?
    -Ага,- беззаботно ответил я,- Вот и чек, - и помахал перед его лицом талончиком об оплате, выплюнутым банкоматом.
    Лицо мужчины стало мертвенно-бледным. Одна из операционисток, сгрудившихся за его спиной, с жалобным всхлипом упала в обморок. Я развернулся и пошёл к выходу. Охранник вжался в стенку и, с ненавистью глядя на меня, истово крестился. За спиной раздался громкий хлопок, и звук упавшего грузного тела. В кондиционированном воздухе резко запахло порохом. Я не оборачиваясь вышел в прозрачные двери, навстречу весне и свободе.

    Нельзя выразить Невыразимое!

Записей на странице:

Перейти в форум

Модераторы: