Погода: −1 °C
11.10−2...2пасмурно, снег с дождем
12.10−2...0пасмурно, снег с дождем
  • А я из геркулеса делаю драники.

    Тру картошку, мелко - морковку, лук; геркулес запариваю на полчаса. Смешиваю, добавляю муки, жарю как котлетки или оладьи. Геркулес в картошке почему-то дает ощущение привкуса мяса:улыб:

    Еще очень люблю зеленую редьку.

    Ее можно просто потереть, посолить и маслом заправить. А можно добавить в капустный салат, о котором Джули выше писала, кажется.

    Еще иногда в охотку люблю сделать постную шаурму. Ничуть не хуже мясной!:улыб:

    тонкий лаваш
    постный майонез
    острая корейская морковка (вообще любой корейский салат по вкусу)
    спаржа (тоже корейская)
    соленый или маринованный огурчик
    свежий помидор
    листик салата

    Лаваш разрезаю пополам, слегка капаю майонезом по кругу в центре, салатный лист, корейская морковка, спаржа, ломтики помидора и огурца. Сворачиваю рулетом. Ну очень вкусно:улыб:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Кстати, очень рекомендую Кулинарный раздел на форуме диакона Андрея Кураева. Там множество постных рецептов найти можно, есть очень интересные:улыб:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Поисковики выдают многое, но всего одинрецепт я нашла без маргарина.. Помогите! Постное песочное тесто? Есть масса идей с ягодой, но вопрос в тесте..

  • Я очень полюбила запекать на листе картофель, кабачки и баклажаны. Режу ломтиками, раскладывают на лист - внизу картофель, сверху кабачки и баклажаны, солю, сыплю сладкую паприку, перец, поливаю раст.маслом и запекаю в духовке минут 20-25. Очень вкусно:улыб:

    В выходные пожарю картофельные драники. :nom:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • :yes.gif:это да
    я сегодня ограничился собственно картофелем, кроме красного острого перца, паприки и соли ещё зелень сушёная - укроп и сельдерей, масло - смесь горчичного и подсолнечного (чтоб людей не есть, постную горячую пищу с растительным маслом я не исключаю в будни, полностью отказываюсь на время поста только от скоромного), по времени запекал примерно на 220 С чуть дольше - минут 35-40.

    • остатки ужина ))

    И ничего, что я дурак, всё равно
    В природе всё не просто так суждено.

  • Рагу из овощей:улыб:Наверняка все знают, просто напоминаю. Фотку вечером прикреплю, как приготовлю.

    Картошка, морковка, баклажан, болгарский перец, кабачок, помидоры, лук, зелень (кинза хорошо, но тут что больше нравится).
    Все режется кубиками, баклажан предварительно вымачивается, кабачок без семечек (если семечки крупные).
    Лучше в утятнице или казане, я готовлю в сотейнике. Картошку с морковкой и баклажаны предварительно обжариваю, но слегка, не до готовности. Лук обжариваю до золотистого цвета.
    закладываю тушиться в сотейник в следующем порядке: картошка, морковка, через 10 минут баклажан и болгарский перец, еще через 10 минут кабачок, помидоры, лук. Каждый раз все перемешиваю. Через 5-7 минут зелень, определяю по готовности кабачка. Немножко дать настояться и готово.
    Если утятница или казан, то знаю, что закладывают одновременно слоями, порядок тот же и тушат 20-30 минут.
    Вкусно как горячее, так и холодное.

    17.10.2013 )))))))
    Жизнь прекрасна (если не вдаваться в подробности) :biggrin:

  • Фото

    17.10.2013 )))))))
    Жизнь прекрасна (если не вдаваться в подробности) :biggrin:

  • Соус из цуккини.

    Делала недавно к рыбе, но т.к. он абсолютно постный и дюже вкусный, думаю, что его и к картошке можно, и к капусте.

    1 средний цуккини
    1 средняя или крупная луковица
    немного кинзы или укропа.
    1 ст.л. меда
    что-нибудь острое (чили, тайский карри, аджика) - совсем чуть-чуть.
    (Я брала тайский карри. на кончике ножа, развела в кипятке и вылила в сковородку).

    Цуккини настрогать ножом для чистки овощей - широкая стружка получается, остаток мякоти, который уже не строгается, тонко порезать.

    Лук нарезать тонко полукольцами.

    Все это выложить в сковородку, посолить, поперчить, добавить остринки (тайский карри), мед - и тушить под крышкой минут 7-8. Воду можно не добавлять - ее и так прилично там получается.

    Все это перемолоть в блендере - и соус готов! Можно хранить в холодильнике (у меня дня 3 стоял), можно есть и холодным, и горячим.

    Вкуснотища необыкновенная, в него можно макать драники, а я бы его так и ела бы ложками. :nom:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Суп из чечевицы и булгура.

    Воды литра полтора.
    В холодную воду засыпаю горсть булгура.
    Когда закипит - 2 горсти чечевицы.
    Варится будет минут 10-15.
    Я пока зажарку делаю - лук и морковку мелко режу и обжариваю на раст.масле.
    Можно ложку томатной пасты туда - тогда солить только в конце, после пробы.
    Готовую зажарку в кастрюльку с супом, можно туда пару зубчиков чеснока выдавить, но и без них вкусно.
    Зелень, приправы - на ваш вкус. Я люблю молотую красную паприку, пару чайных ложек туда высыпаю.
    И через 5 минут все готово!

    ОЧЕНЬ вкусно и питательно. :nom:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • В ответ на: и обжариваю на раст.масле.
    "Растительное масло в Великий пост Уставом дозволяется вкушать по субботам и воскресеньям, а также в дни празднования нарочитых святых."(с)

  • В канун ВП всегда хочется перечитать Шмелева "Лето Господне" тут
    Как автор описывает постный рынок - просто восторг
    "....А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом, укропным, хренным. Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут. Вылавливают их ковшами, с палками укропа, с листом смородинным, с дубовым, с хренком. Антон дает мне тонкий, крепкий, с пупырками; хрустит мне в ухо, дышит огурцом...."

    не удержусь приведу отрывок целиком
    Показать скрытый текст
    Великий пост

    Чистый понедельник

    Два чувства дивно близки нам -
    В них обретает сердце пищу -
    Любовь к родному пепелищу,
    Любовь к отеческим гробам.
    А.С. Пушкин

    Наталье Николаевне и Ивану Александровичу Ильиным посвяща
    Автор

    Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Розовые занавески, с охотниками и утками, уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате. Сегодня у нас Чистый Понедельник, и все у нас в доме чистят. Серенькая погода, оттепель. Капает за окном – как плачет. Старый наш плотник – “филёнщик” Горкин, сказал вчера, что масленица уйдет – заплачет. Вот и заплакала – кап... кап... кап... Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, назолоченый пряник “масленицы” – игрушки, принесенной вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок, – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое все теперь, другое. Теперь уж “душа начнется”, – Горкин вчера рассказывал, – “душу готовить надо”. Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.

    – Косого ко мне позвать! – слышу я крик отца, сердитый.

    Отец не уехал по делам: особенный день сегодня, строгий, – редко кричит отец. Случилось что-нибудь важное. Но ведь он же его простил за пьянство, отпустил ему все грехи: вчера был прощеный день. И Василь-Василич простил всех нас, так и сказал в столовой на коленках – “всех прощаю!”. Почему же кричит отец?

    Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар, – священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный... – так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надомной колышет.

    – Вставай, милок, не нежься... – ласково говорит он мне, всовывая таз под полог. – Где она у тебя тут, масленица-жирнуха... мы ее выгоним. Пришел Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут – “душе моя, душе моя” – заслушаешься.

    Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий Пост. И Горкин совсем особенный, – тоже священный будто. Он еще до свету сходил в баню, попарился, надел все чистое, – чистый сегодня понедельник! – только казакинчик старый: сегодня все самое затрапезное наденут, так “по закону надо”. И грех смеяться, и надо намаслить голову, как Горкин. Он теперь ест без масла, а голову надо, по закону, “для молитвы”. Сияние от него идет, от седенькой бородки, совсем серебряной, от расчесанной головы. Я знаю, что он святой. Такие – угодники бывают. А лицо розовое, как у херувима, от чистоты. Я знаю, что он насушил себе черных сухариков с солью, и весь пост будет с ними пить чай – “за сахар”.

    – А почему папаша сердитый... на Василь-Василича так?

    – А, грехи... – со вздохом говорит Горкин. – Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, пост. Ну, и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно как последние дни пришли... по закону-то! Читай – “Господи-Владыко живота моего”. Вот и будет весело.

    И я принимаюсь читать про себя недавно выученную постную молитву.

    В комнатах тихо и пустынно, пахнет священным запахом. В передней, перед красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной прабабушки, которая ходила по старой вере, зажгли постную, голого стекла, лампадку, и теперь она будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец, – по субботам он сам зажигает все лампадки, – всегда напевает приятно-грустно: “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко”, и я напеваю за ним, чудесное:

    И свято-е... Воскресе-ние Твое
    Сла-а-вим!

    Радостное до слез бьется в моей душе и светит, от этих слов. И видится мне, за вереницею дней Поста, – Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка! Она ласковым счетом светит в эти грустные дни Поста.

    Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается, и надо готовиться к той жизни, которая будет... где? Где-то, на небесах. Надо очистить душу от всех: грехов, и потому все кругом – другое. И что-то особенное около нас, невидимое и страшное. Горкин мне рассказал, что теперь – “такое, как душа расстается с телом”. Они стерегут, чтобы ухватить душу, а душа трепещет и плачет – “увы мне, окаянная я!” Так и в ифимонах теперь читается.

    – Потому они чуют, что им конец подходит, Христос воскреснет! Потому и пост даден, чтобы к церкви держаться больше, Светлого Дня дождаться. И не помышлять, понимаешь. Про земное не помышляй! И звонить все станут: помни... по-мни!.. – поокивает он так славно.

    В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни.. по-мни... Это жалостный колокол, по грешной душе плачет. Называется – постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина, – “Красавица на пиру”, – закрыта простынею.

    Преосвященный так посоветовал. Покачал головой печально и прошептал: “греховная и соблазнительная картинка!” Но отцу очень нравится – такой шик! Закрыта и печатная картинка, которую отец называет почему-то – “прянишниковская”, как старый дьячок пляшет, а старуха его метлой колотит. Эта очень понравилась преосвященному, смеялся даже. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий Пост: раскатишься – и сломаешь ногу. От “масленицы” нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные. В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, – такая прелесть. Я хватаю щепотками, – как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, “кресты” на Крестопоклонной... мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва... А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам... а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то “коливо”! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а...великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками... а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая “рязань”... а “грешники”, с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и там, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все – другое, и много, так много радостного. Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы, – весь двор завалят. Поедем на “постный рынок”, где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был... Я начинаю прыгать от радости, но меня останавливают:

    – Пост, не смей! Погоди, вот сломаешь ногу.

    Мне делается страшно. Я смотрю на Распятие. Мучается, Сын Божий! А Бог-то как же... как же Он допустил?..

    Чувствуется мне в этом великая тайна – Бог.

    В кабинете кричит отец, стучит кулаком и топает. В такой-то день! Это он на Василь-Василича. А только вчера простил. Я боюсь войти в кабинет, он меня непременно выгонит, “сгоряча”, – и притаиваюсь за дверью. Я вижу в щелку широкую спину Василь-Василича, красную его шею и затылок. На шее играют складочки, как гармонья, спина шатается, а огромные кулаки выкидываются назад, словно кого-то отгоняют, – злого духа? Должно быть, он и сейчас еще “подшофе”.

    – Пьяная морда! – кричит отец, стуча кулаком по столу, на котором подпрыгивают со звоном груды денег. – И посейчас пьян?! В такой-то великий день! Грешу с вами, с чертями, прости, Господи! Публику чуть не убили на катаньи?! А где был болван-приказчик? Мешок с выручкой потерял... на триста целковых! Спасибо, старик-извозчик, Бога еще помнит привез... в ногах у него забыл?! Вон в деревню, расчет!..

    – Ни в одном глазе, будь-п-кой-ны-с... в баню ходил-парился... чистый понедельник-с... все в бане, с пяти часов, как полагается... — докладывает, нагибаясь, Василь-Василич и все отталкивает кого-то сзади. – Посчитайте... все сполна-с... хозяйское добро у меня... в огне не тонет, в воде не горит-с... чисто-начисто...

    – Чуть не изувечили публику! Пьяные, с гор катали? От квартального с Пресни записка мне... Чем это пахнет? Докладывай, как было.

    – За тыщу выручки-с, посчитайте. Билеты докажут, все цело. А так было. Я через квартального, правда... ошибся... ради хозяйского антиресу. К ночи пьяные навалились, – катай! маслену скатываем! Ну скатили дилижан, кричат – жоще! Восьмеро сели, а Антон Кудрявый на коньках не стоит, заморился с обеда, все катал... ну, выпивши маленько...

    – А ты, трезвый?

    – Как стеклышко, самого квартального на санках только прокатил, свежий был... А меня в плен взяли! А вот так-с. Навалились на меня с Таганки мясники... с блинами на горы приезжали, и с кульками... Очень я им пондравился...

    – Рожа твоя пьяная понравилась! Ну, ври...

    – Забрали меня силом на дилижан, по-гнал нас Антошка... А они меня поперек держут, распорядиться не дозволяют. Лети-им с гор...не дай Бог... вижу, пропадать нам... Кричу – Антоша, пятками режь, задерживай! Стал сдерживать пятками, резать... да с ручки сорвался, под дилижан, а дилижан три раза перевернулся на всем лету, меня в это место... с кулак нажгло-с... А там, дураки, без моего глазу... другой дилижан выпустили с пьяными. Петрушка Глухой повел... ну, тоже маленько для проводов масленой не вовсе тверезый...В нас и ударило, восемь человек! Вышло сокрушение, да Бог уберег, в днище наше ударили, пробили, а народ только пораскидало... А там третий гонят, Васька не за свое дело взялся, да на полгоре свалил всех, одному ногу зацепило, сапог валеный, спасибо, уберег от полома. А то бы нас всех побило... лежали мы на льду, на самом на ходу... Ну, писарь квартальный стал пужать, протокол писать, а ему квартальный воспретил, смертоубийства не было! Ну, я писаря повел в листоран, а газетчик тут грозился пропечатать фамилию вашу...и ему солянки велел подать... и выпили-с! Для хозяйского антиресу-с. А квартальный велел в девять часов горы закрыть, по закону, под Великий Пост, чтобы было тихо и благородно... все веселения, чтобы для тишины.

    – Антошка с Глухим как, лежат?

    – Уж в бане парились, целы. Иван Иваныч фершал смотрел, велел тертого хрену под затылок. Уж капустки просят. Напужался был я, без памяти оба вчерась лежали, от... сотрясения-с! А я все уладил, поехал домой, да... голову мне поранило о дилижан, память пропала...один мешочек мелочи и забыл-с... да свой ведь извозчик-то, сорок лет ваше семейство знает!

    – Ступай... – упавшим голосом говорит отец. – Для такого дня расстроил... Говей тут с вами!.. Постой... Нарядов сегодня нет, прикажешь снег от сараев принять... двадцать возов льда после обеда пригнать с Москва-реки, по особому наряду, дашь по три гривенника. Мошенники! Вчера прощенье просил, а ни слова не доложил про скандал! Ступай с глаз долой.

    Василь-Василич видит меня, смотрит сонно и показывает руками, словно хочет сказать: “ну, ни за что!” Мне его жалко и стыдно за отца: в такой-то великий день, грех!

    Я долго стою и не решаюсь – войти? Скриплю дверью. Отец, в сером халате, скучный, – я вижу его нахмуренные брови, – считает, деньги. Считает быстро и ставит столбиками. Весь стол в серебре и меди. И окна в столбиках. Постукивают счеты, почокивают медяки и– звонко – серебро.

    – Тебе чего? – спрашивает он строго. – Не мешай. Возьми молитвенник, почитай. Ах, мошенники... Нечего тебе слонов продавать, учи молитвы!

    Так его все расстроило, что и не ущипнул за щечку.

    В мастерской лежат на стружках, у самой печки, Петр Глухой и Антон Кудрявый. Головы у них обложены листьями кислой капусты, — “от угара”. Плотники, сходившие в баню, отдыхают, починяют полушубки и армяки. У окошка читает Горкин Евангелие, кричит на всю мастерскую, как дьячок. По складам читает. Слушают молча и не курят: запрещено на весь пост, от Горкина; могут идти на двор. Стряпуха, стараясь не шуметь и слушать, наминает в огромных чашках мурцовку-тюрю. Крепко воняет редькой и капустой. Полупудовые ковриги дымящегося хлеба лежат горой. Стоят ведерки с квасом и с огурцами. Черные часики стучат скучно. Горкин читает-плачет:

    – ..и вси... свя-тии... ангелы с Ним.

    Поднимается шершавая голова Антона, глядит на меня мутными глазами, глядит на ведро огурцов на лавке, прислушивается к напевному чтению святых слов... – и тихим, просящим, жалобным голосом говорит стряпухе:

    – Ох, кваску бы... огурчика бы...

    А Горкин, качая пальцем, читает уже строго: “Идите от Меня... в огонь вечный... уготованный диаволу и аггелам его!..”

    А часики, в тишине, – чи-чи-чи...

    Я тихо сижу и слушаю.

    После унылого обеда, в общем молчании, отец все еще расстроен, – я тоскливо хожу во дворе и ковыряю снег. На грибной рынок поедем только завтра, а к ефимонам рано. Василь-Василич тоже уныло ходит, расстроенный. Поковыряет снег, постоит. Говорят, и обедать не садился. Дрова поколет, сосульки метелкой посбивает... А то стоит и ломает ногти. Мне его очень жалко. Видит меня, берет лопаточку, смотрит на нее чего-то и отдает – ни слова.

    – А за что изругали! – уныло говорит он мне, смотря на крыши. – Расчет, говорят, бери... за тридцать-то лет! Я у Иван Иваныча еще служил, у дедушки... с мальчишек... Другие дома нажили, трактиры пооткрывали с ваших денег, а я вот... расчет! Ну, прощусь, в деревню поеду, служить ни у кого не стану. Ну, пусть им Господь простит...

    У меня перехватывает в горле от этих слов. За что?! и в такой-то день! Велено всех прощать, и вчера всех простили и Василь-Василича.

    – Василь-Василич! – слышу я крик отца и вижу, как отец, в пиджаке и шапке, быстро идет к сараю, где мы беседуем. – Так как же это, по билетным книжкам выходит выручки к тысяче, а денег на триста рублей больше? Что за чудеса?..

    – Какие есть – все ваши, а чудесов тут нет, – говорит в сторону, и строго, Василь-Василич. – Мне ваши деньги... у меня еще крест на шее!

    – А ты не серчай, чучело... Ты меня знаешь. Мало ли у человека неприятностей.

    – А так, что вчера ломились на горы, масленая... и задорные, не желают ждать... швыряли деньгами в кассыю, а билета не хотят... не воры мы, говорят! Ну, сбирали кто где. Я изо всех сумок повытряс. Ребята наши надежные... ну, пятерку пропили, может... только и всего. А я... я вашего добра... Вот у меня, вот вашего всего!.. – уже кричит Василь-Василич и враз вывертывает карманы куртки.

    Из одного кармана вылетает на снег надкусанный кусок черного хлеба, а из другого огрызок соленого огурца. Должно быть, не ожидал этого и сам Василь-Василич. Он нагибается, конфузливо подбирает и принимается сгребать снег. Я смотрю на отца. Лицо его как-то осветилось, глаза блеснули. Он быстро идет к Василь-Василичу, берет его за плечи и трясет сильно, очень сильно. А Василь-Василич, выпустив лопату, стоит спиной и молчит. Так и кончилось. Не сказали они ни слова. Отец быстро уходит. А Василь-Василич, помаргивая, кричит, как всегда, лихо:

    – Нечего проклажаться! Эй, робята... забирай лопаты, снег убирать... лед подвалят – некуда складывать!

    Выходят отдохнувшие после обеда плотники. Вышел Горкин, вышли и Антон с Глухим, потерлись снежком. И пошла ловкая работа. А Василь-Василич смотрел и медленно, очень довольный чем-то, дожевывал огурец и хлеб.

    – Постишься, Вася? – посмеиваясь, говорит Горкин. – Ну-ка покажи себя, лопаточкой-то... блинки-то повытрясем.

    Я смотрю, как взлетает снег, как отвозят его в корзинах к саду. Хрустят лопаты, слышится рыканье, пахнет острою редькой и капустой.

    Начинают печально благовестить – помни... по-мни... – к ефимонам.

    – Пойдем-ка в церкву, Васильевские у нас сегодня поют, – говорит мне Горкин.

    Уходит приодеться. Иду и я. И слышу, как из окна сеней отец весело кличет:

    – Василь-Василич... зайди-ка на минутку, братец.

    Когда мы уходим со двора под призывающий благовест, Горкин мне говорит взволнованно, – дрожит у него голос:

    – Так и поступай, с папашеньки пример бери... не обижай никогда людей. А особливо, когда о душе надо... пещи. Василь-Василичу четвертной билет выдал для говенья... мне тоже четвертной, ни за что... десятникам по пятишне, а робятам по полтиннику, за снег. Так вот и обходись с людьми. Наши робята хо-рошие, они це-нют...

    Сумеречное небо, тающий липкий снег, призывающий благовест... Как это давно было! Теплый, словно весенний, ветерок... – я и теперь его слышу в сердце.








    Ефимоны

    Я еду к ефимонам с Горкиным. Отец задержался дома, и Горкин будет за старосту. Ключи от свечного ящика у него в кармане, и он все позванивает ими: должно быть, ему приятно. Это первое мое стояние, и оттого мне немножко страшно. То были службы, а теперь уж пойдут стояния. Горкин молчит и все тяжело вздыхает, от грехов должно быть. Но какие же у него грехи? Он ведь совсем святой — старенький и сухой, как и все святые. И еще плотник, а из плотников много самых больших святых: и Сергий Преподобный был плотником, и святой Иосиф. Это самое святое дело.

    – Горкин, — спрашиваю его, – а почему стояния?

    – Стоять надо,– говорит он, поокивая мягко, как и все владимирцы. – Потому, как на Страшном Суду стоишь. И бойся! Потому – их-фимоиы.

    Их-фимоны... А у нас называют – ефимоны, а Марьюшка-кухарка говорит даже “филимоны”, совсем смешно, будто выходит филин и лимоны. Но это грешно так думать. Я спрашиваю у Горкина, а почему же филимоны, Марьюшка говорит?

    – Один грех с тобой. Ну, какие тебе филимоны... Их-фимоны! Господне слово от древних век. Стояние – покаяние со слезьми. Ско-рбе-ние... Стой и шопчи: Боже, очисти мя, грешного! Господь тебя и очистит. И в землю кланяйся. Потому, их-фимоны!..

    Таинственные слова, священные. Что-то в них... Бог будто? Нравится мне и “яко кадило пред Тобою”, и “непщевати вины о гресех”, – это я выучил в молитвах. И еще – “жертва вечерняя”, будто мы ужинаем в церкви, и с нами Бог. И еще – радостные слова: “чаю Воскресения мертвых”! Недавно я думал, что это там дают мертвым по воскресеньям чаю, и с булочками, как нам. Вот глупый! И еще нравится новое слово “целому-дрие”, – будто звон слышится? Другие это слова, не наши: Божьи это слова.

    Их-фимоны, стояние.. как будто та жизнь подходит, небесная, где уже не мы, а души. Там – прабабушка Устинья, которая сорок лет не вкушала мяса и день и ночь молилась с кожаным ремешком по священной книге. Там и удивительные Мартын-плотник, и маляр Прокофий, которого хоронили на Крещенье в такой мороз, что он не оттает до самого Страшного Суда. И умерший недавно от скарлатины Васька, который на Рождестве Христа славил, и кривой сапожник Зола, певший стишок про Ирода, — много-много. И все мы туда приставимся, даже во всякий час! Потому и стояние, и ефимоны.

    И кругом уже все – такое. Серое небо, скучное. Оно стало как будто ниже, и все притихло: и дома стали ниже и притихли, и люди загрустили, идут, наклонивши голову, все в грехах. Даже веселый снег, вчера еще так хрустевший, вдруг почернел и мякнет, стал как толченые орехи, халва-халвой,– совсем его развезло на площади. Будто и снег стал грешный. По-другому каркают вороны, словно их что-то душит. Грехи душат? Вон, на березе за забором, так изгибает шею, будто гусак клюется.

    – Горкин, а вороны приставятся на Страшном Суде?

    Он говорит – это неизвестно. А как же на картинке, где Страшный Суд?.. Там и звери, и птицы, и крокодилы, и разные киты-рыбы несут в зубах голых человеков, а Господь сидит у золотых весов, со всеми ангелами, и зеленые злые духи с вилами держат записи всех грехов. Эта картинка висит у Горкина на стене с иконками.

    – Пожалуй что и вся тварь воскреснет... — задумчиво говорит Горкин, — А за что же судить! Она — тварь неразумная, с нее взятки гладки. А ты не думай про глупости, не такое время, не помышляй.

    Не такое время, я это чувствую. Надо скорбеть и не помышлять. И вдруг – воздушные разноцветные шары! У Митриева трактира мотается с шарами парень, должно быть, пьяный, а белые половые его пихают. Он рвется в трактир с шарами, шары болтаются и трещат, а он ругается нехорошими словами, что надо чайку попить.

    – Хозяин выгнал за безобразие! – говорит Горкину половой.– Дни строгие, а он с масленой все прощается, шарашник. Гости обижаются, все черным словом...

    – За шары подавай..! – кричит парень ужасными словами.

    – Извощики спичкой ему прожгли. Не ходи безо времени, у нас строго.

    Подходит знакомый будочник и куда-то уводит парня.

    – Сажай его “под шары”, Бочкин! Будут ему шары...– кричат половые вслед.

    – Пойдем уж... грехи с этим народом! – вздыхает Горкин, таща меня.– А хорошо, стро-го стало... блюдет наш Митрич. У него теперь и сахарку не подадут к парочке, а все с изюмчиком. И очень всем ндравится порядок. И машину на перву неделю запирает, и лампадки везде горят, афонское масло жгет, от Пантелемона. Так блюде-от..!

    И мне нравится, что блюдет. Мясные на площади закрыты. И Коровкин закрыл колбасную. Только рыбная Горностаева открыта, но никого народу. Стоят короба снетка, свесила хвост отмякшая сизая белуга, икра в окоренке красная, с воткнутою лопаточкой, коробочки с копчушкой. Но никто ничего не покупает, до субботы. От закусочных пахнет грибными щами, поджаренной картошкой с луком; в каменных противнях кисель гороховый, можно ломтями резать. С санных полков спускают пузатые бочки с подсолнечным и, черным маслом, хлюпают-бултыхают жестянки-маслососы, — пошла работа! Стелется вязкий дух, — теплым печеным хлебом. Хочется теплой корочки, но грех и думать.

    – Постой-ка, — приостанавливается Горкин на площади,– никак уж Базыкин гроб Жирнову-покойнику сготовил, народ-то смотрит? Пойдем поглядим, на мертвые дроги сейчас вздымать будут. Обязательно ему...

    Мы идем к гробовой и посудной лавке Базыкина. Я не люблю ее: всегда посередке гроб, и румяненький старичок Базыкин обивает его серебряным глазетом или лиловым плисом с белой крахмальной выпушкой из синевато-белого коленкора, шуршащего, как стружки. Она мне напоминает чем-то кружевную оборочку на кондитерских пирогах,– неприятно смотреть и страшно. Я не хочу идти, но Горкин тянет.

    В накопившейся с крыши луже стоит черная гробовая колесница, какая-то пустая, голая, запряженная черными, похоронными конями. Это не просто лошади, как у нас: это особенные кони, страшно худые и долгоногие, с голодными желтыми зубами и тонкой шеей, словно ненастоящие. Кажется мне, – постукивают в них кости.

    – Жирнову, что ли? – спрашивает у народа Горкин.

    – Ему-покойнику. От удара в банях помер, а вот уж и “дом” сготовили!

    Четверо оборванцев ставят на колесницу огромный гроб, “жирновский”. Снизу он – как колода, темный, на искрасна-золоченых пятках, жирно сияет лаком, даже пахнет. На округлых его боках, между золочеными скобами, набиты херувимы из позлащенной жести, с раздутыми щеками в лаке, с уснувшими круглыми глазами. Крылья у них разрезаны и гнутся, и цепляют. Я смотрю на выпушку обивки, на шуршащие трубочки из коленкора, боюсь заглянуть вовнутрь... Вкладывают шумящую перинку, – через реденький коленкор сквозится сено,– жесткую мертвую подушку, поднимают подбитую атласом крышку и глухо хлопают в пустоту. Розовенький Базыкин суетится, подгибает крыло у херувима, накрывает суконцем, подтыкает, садится с краю и кричит Горкину:

    – Гробок-то! Сам когда-а еще у меня дубок пометил, царство ему небесное, а нам поминки!.. Ну, с Господом.

    В глазах у меня остаются херувимы с раздутыми щеками, бледные трубочки оборки... и стук пустоты в ушах. А благовест призывает – по-мни.. по-мни..

    – В Писании-то как верно– “человек, яко трава”... – говорит сокрушенно Горкин.– Еще утром вчера у нас с гор катался, Василь-Василич из уважения сам скатывал, а вот... Рабочие его рассказывали, свои блины вчера ел да поужинал-заговелся, на щи с головизной приналег, не воздержался... да кулебячки, да кваску кувшинчик... Встал в четыре часа, пошел в бани попариться для поста, Левон его и парил, у нас, в дворянских... А первый пар, знаешь, жесткий, ударяет. Посинел-посинел, пока цирульника привели, пиявки ставить, а уж он го-тов. Теперь уж там...

    Кажется мне, что последние дни приходят. Я тихо поднимаюсь по ступеням, и все поднимаются тихо-тихо, словно и они боятся. В ограде покашливают певчие, хлещутся нотами мальчишки. Я вижу толстого Ломшакова, который у нас обедал на Рождестве. Лицо у него стало еще желтее. Он сидит на выступе ограды, нагнув голову в серый шарф.

    – Уж постарайся, Сеня, “Помощника" -то,– ласково просит Горкин,– “И прославлю Его, Бог-Отца Моего” поворчи погуще.

    – Ладно, поворчу...– хрипит Ломшаков из живота и вынимает подковку с маком.– В больницу велят ложиться, душит... Октаву теперь Батырину отдали, он уж поведет орган-то, на “Господи Сил, помилуй нас”. А на «душе моя» я трону, не беспокойся. А в Благовещенье на кулебячку не забудь позвать, напомни старосте...– хрипит Ломшаков, заглатывая подковку с маком.– С прошлого года вашу кулебячку помню.

    – Привел бы Господь дожить, а кулебячка будет. А дишканта не подгадят? Скажи, на грешники по пятаку дам.

    – А за виски?.. Ангелами воспрянут.

    В храме как-то особенно пустынно, тихо. Свечи с паникадил убрали, сняли с икон венки и ленты: к Пасхе все будет новое. Убрали и сукно с приступков, и коврики с амвона. Канун и аналои одеты в черное. И ризы на престоле — великопостные, черное с серебром. И на великом Распятии, до “адамовой головы”, — серебряная лента с черным. Темно по углам и в сводах, редкие свечки теплятся. Старый дьячок читает пустынно-глухо, как в полусне. Стоят, преклонивши головы, вздыхают. Вижу я нашего плотника Захара, птичника Солодовкина, мясника Лощенова, Митриева – трактирщика, который блюдет, и многих, кого я знаю. И все преклонили голову, и все вздыхают. Слышится вздох и шепот – “о, Господи...”. Захар стоит на коленях и беспрестанно кладет поклоны, стукается лбом в пол. Все в самом затрапезном, темном. Даже барышни не хихикают, и мальчишки стоят у амвона смирно, их не гоняют богаделки. Зачем уж теперь гонять, когда последние дни подходят! Горкин за свечным ящиком, а меня поставил к аналою и велел строго слушать. Батюшка пришел на середину церкви к аналою, тоже преклонив голову. Певчие начали чуть слышно, скорбно, словно душа вздыхает, —

    По-мо-щник и по-кро-ви-тель
    Бысть мне во спасе-ние...
    Сей мо-ой Бо-ог...

    И начались ефимоны, стояние.

    Я слушаю страшные слова: – “увы, окаянная моя душе”, “конец приближается”, “скверная моя, окаянная моя... душе-блудница... во тьме остави мя, окаянного!..”

    Помилуй мя, Бо-же– поми-луй мя!..

    Я слышу, как у батюшки в животе урчит, думаю о блинах, о головизне, о Жирнове. Может сейчас умереть и батюшка, как Жирнов, и я могу умереть, а Базыкин будет готовить гроб. “Боже, очисти мя, грешного!” Вспоминаю, что у меня мокнет горох в чашке, размок пожалуй... что на ужин будет пареный кочан капусты с луковой кашей и грибами, как всегда в Чистый Понедельник, а у Муравлятникова горячие баранки... “Боже, очисти мя, грешного!” Смотрю на диакона, на левом крылосе. Он сегодня не служит почему-то, стоит в рясе, с дьячками, и огромный его живот, кажется, еще раздулся. Я смотрю на его живот и думаю, сколько он съел блинов и какой для него гроб надо, когда помрет, побольше, чем для Жирнова даже. Пугаюсь, что так грешу-помышляю,– и падаю на колени, в страхе.

    Душе мо-я... ду-ше-е мо-я-ааа,
    Возстани, что спи-иши,
    Ко-нец при-бли-жа...аа-ется..

    Господи, приближается – Мне делается страшно. И всем страшно. Скорбно вздыхает батюшка, диакон опускается на колени, прикладывает к груди руку и стоит так, склонившись. Оглядываюсь – и вижу отца. Он стоит у Распятия. И мне уже не страшно: он здесь, со мной. И вдруг, ужасная мысль: умрет и он!.. Все должны умереть, умрет и он. И все наши умрут, и Василь-Васнлич, и милый Горкин, и никакой жизни уже не будет. А на том свете?.. “Господи, сделай так, чтобы мы все умерли здесь сразу, а там воскресли!” – молюсь я в пол и слышу, как от батюшки пахнет редькой. И сразу мысли мои – в другом. Думаю о грибном рынке, куда я поеду завтра, о наших горах в Зоологическом, которые, пожалуй, теперь растают, о чае с горячими баранками... На ухо шепчет Горкин: “Батырин поведет, слушай... “Господи Сил”... И я слушаю, как знаменитый теперь Батырин ведет октавой —

    Го-споди Си-ил
    Поми-луй на-а...а...ас!

    На душе легче. Ефимоны кончаются. Выходит на амвон батюшка, долго стоит и слушает, как дьячок читает и читает. И вот, начинает, воздыхающим голосом:

    Господи и Владыко живота моего...

    Все падают трижды на колени и потом замирают, шепчут. Шепчу и я – ровно двенадцать раз: Боже, очисти мя, грешного... И опять падают. Кто-то сзади треплет меня по щеке. Я знаю, кто. Прижимаюсь спиной, и мне ничего не страшно.

    Все уже разошлись, в храме совсем темно. Горкин считает деньги. Отец уехал на панихиду по Жирнову, наши все в Вознесенском монастыре, и я дожидаюсь Горкина, сижу на стульчике. От воскового огарочка на ящике, где стоят в стопочках медяки, прыгает по своду и по стене огромная тень от Горкина. Я долго слежу за тенью. И в храме тени, неслышно ходят. У Распятия теплится синяя лампада, грустная. “Он воскреснет! И все воскреснут!” – думается во мне, и горячие струйки бегут из души к глазам. – Непременно воскреснут! А это... только на время страшно...”

    Дремлет моя душа, устала...

    – Крестись, и пойдем... – пугает меня Горкин, и голос его отдается из алтаря. – Устал? А завтра опять стояние. Ладно, я тебе грешничка куплю.

    Уже совсем темно, но фонари еще не горят, – так, мутновато в небе. Мокрый снежок идет. Мы переходим площадь. С пекарен гуще доносит хлебом, – к теплу пойдет. В лубяные сани валят ковриги с грохотом; только хлебушком и живи теперь. И мне хочется хлебушка. И Горкину тоже хочется, но у него уж такой зарок: на говенье одни сухарики. К лавке Базыкина и смотреть боюсь, только уголочком глаза; там яркий свет, “молнию” зажгли, должно быть. Еще кому-то..? Да нет, не надо...

    – Глянь-ко, опять мотается! – весело говорит Горкин. – Он самый, у бассейны-то!..

    У сизой бассейной башни, на середине площади, стоит давешний парень и мочит под краном голову. Мужик держит его шары.

    – Никак все с шарами не развяжется!.. — смеются люди.

    – Это я-та не развяжусь?! – встряхиваясь, кричит парень и хватает свои шары.– Я-та?.. этого дерьма-та?! На!..

    Треснуло,– и метнулась связка, потонула в темневшем небе. Так все и ахнули.

    – Вот и развязался! Завтра грыбами заторгую... а теперь чай к Митреву пойдём пить... шабаш!..

    – Вот и очистился... ай да парень! – смеется Горкин. – Все грехи на небо полетели.

    И я думаю, что парень – молодчина. Грызу еще теплый грешник, поджаристый, глотаю с дымком весенний воздух, — первый весенний вечер. Кружатся в небе галки, стукают с крыш сосульки, булькает в водостоках звонче...

    – Нет, не галки это, – говорит, прислушиваясь, Горкин, – грачи летят. По гомону их знаю... самые грачи, грачики. Не ростепель, а весна. Теперь по-шла!..

    У Муравлятникова пылают печи. В проволочное окошко видно, как вываливают на белый широкий стол поджаристые баранки из корзины, из печи только. Мальчишки длинными иглами с мочальными хвостами ловко подхватывают их в вязочки.

    – Эй, Мураша... давай-ко ты нам с ним горячих вязочку... с пылу, с жару, на грош пару! Сам Муравлятников, борода в лопату, приподнимает сетку и подает мне первую вязочку горячих.

    – С Великим Постом, кушайте, сударь, на здоровьице... самое наше постное угощенье – бараночки-с.

    Я радостно прижимаю горячую вязочку к груди, у шеи. Пышет печеным жаром, баранками, мочалой теплой. Прикладываю щеки – жжется. Хрустят, горячие. А завтра будет чудесный день! И потом, и еще потом, много-много, – и все чудесные.







    Мартовская капель

    ...кап... кап-кап... кап... кап-кап-кап...

    Засыпая, все слышу я, как шуршит по железке за окошком, постукивает сонно, мягко – это весеннее, обещающее – кап-кап... Это не скучный дождь, как зарядит, бывало, на неделю: это веселая мартовская капель. Она вызывает солнце. Теперь уж везде капель:

    Под сосенкой – кап-кап...

    Под елочкой – кап-кап...

    Прилетели грачи, – теперь уж пойдет, пойдет. Скоро и водополье хлынет, рыбу будут ловить наметками – пескариков, налимов, – принесут целое ведро. Нынче снега большие, все говорят; возьмется дружно – поплывет все Замоскворечье! Значит, зальет и водокачку, и бани станут... будем на плотиках кататься.

    В тревожно-радостном полусне слышу я это, все торопящееся – кап-кап – Радостнее за ним стучится, что непременно, будет, и оно-то мешает спать.

    ..кап-кап... кап-кап-кап... кап-кап...

    Уже тараторит по железке, попрыгивает-пляшет, как крупный дождь.

    Я просыпаюсь под это таратанье, и первая моя мысль — "взялась!". Конечно, весна взялась. Протираю глаза спросонок, и меня ослепляет светом. Полог с моей кроватки сняли, когда я спал, – в доме большая стирка, великопостная, – окна без занавесок, и такой день чудесный, такой веселый, словно и нет поста. Да какой уж теперь и пост, если пришла весна. Вон как капель играет... – тра-та-та-та! А сегодня поедем с Горкиным за Москва-реку, в самый “город”, на грибной рынок, где – все говорят – как праздник.

    Защурив глаза, я вижу, как в комнату льется солнце. Широкая золотая полоса, похожая на новенькую доску, косо влезает в комнату, и в ней суетятся золотники. По таким полосам, от Бога, спускаются с неба Ангелы, – я знаю по картинкам. Если бы к нам спустился!

    На крашеном полу и на лежанке лежат золотые окна, совсем косые и узкие, и черные на них крестики скосились. И до того прозрачны, что даже пузырики-глазочки видны и пятнышки... и зайчики, голубой и красный! Но откуда же эти зайчики, и почему так бьются? Да это совсем не зайчики, а как будто пасхальные яички, прозрачные, как дымок. Я смотрю на окно – шары! – Это мои шары гуляют: вьются за форточкой, другой уже день гуляют: я их выпустил погулять на воле, чтобы пожили дольше. Но они уже кончились, повисли и мотаются на ветру, на солнце, и солнце их делает живыми. И так чудесно! Это они играют на лежанке, как зайчики, – ну, совсем, как пасхальные яички, только очень большие и живые, чудесные. Воздушные яички, – я таких никогда не видел. Они напоминают Пасху. Будто они спустились с неба, как Ангелы.

    А блеска все больше, больше. Золотой искрой блестит отдушник. Угол нянина сундука, обитого новой жестью с пупырчатыми разводами, снежным огнем горит. А графин на лежанке светится разноцветными огнями. А милые обои... Прыгают журавли и лисы, уже веселые, потому что весны дождались, – это какие подружились, даже покумились у кого-то на родинах, – самые веселые обои, И пушечка моя, как золотая... и сыплются золотые капли с крыши, сыплются часто-часто, вьются, как золотые нитки. Весна, весна!..

    И шум за окном, особенный.

    Там галдят, словно ломают что-то. Крики на лошадей и грохот... – не набивают ли погреба? Глухо доходит через стекла голос Василь-Василича, будто кричит в подушку, но стекла все-таки дребезжат:

    – Эй, смотри у меня, робята... к обеду чтобы..!

    Слышен и голос Горкина, как комарик:

    – Снежком-то, снежком... поддолбливай!

    Да, набивают погреба, спешат. Лед все вчера возили.

    Я перебегаю, босой, к окошку, прыгаю на холодный стул, и меня обливает блеском зеленого-голубого льда. Горы его повсюду, до крыш сараев, до самого колодца, – весь двор завален. И сизые голубки на нем: им и деваться некуда! В тени он синий и снеговой, свинцовый. А в солнце – зеленый, яркий. Острые его глыбы стреляют стрелками по глазам, как искры. И все подвозят, все новые дровянки... Возчики наезжают друг на дружку, путаются оглоблями, санями, орут ужасно, ругаются:

    – Черти, не напирай!.. Швыряй, не засти!..

    Летят голубые глыбы, стукаются, сползают, прыгают друг на дружку, сшибаются на лету и разлетаются в хрустали и пыль.

    – Порожняки, отъезжай... черти!.. – кричит Василь-Василич, попрыгивая по глыбам. – Стой... который?.. Сорок семой, давай!..

    Отъезжают на задний двор, вытирая лицо и шею шапкой; такая горячая работа, спешка: весна накрыла. Ишь, как спешит капель – барабанит, как ливень дробный. А Василь-Василич совсем по-летнему – в розовой рубахе и жилетке, без картуза. Прыгает с карандашиком по глыбам, возки считает. Носятся над ним голуби, испуганные гамом, взлетают на сараи и опять опускаются на лед: на сараях стоят с лопатами и швыряют-швыряют снег. Носятся по льду куры, кричат не своими голосами, не знают, куда деваться. А солнышко уже высоко, над Барминихиным садом с бузиною, и так припекает через стекла, как будто лето. Я открываю форточку. Ах, весна!.. Такая теплынь и свежесть! Пахнет теплом и снегом, весенним душистым снегом. Остреньким холодочком веет с ледяных гор. Слышу – рекою пахнет, живой рекою!..

    В одном пиджаке, без шапки, вскакивает на лед отец, ходит по острым глыбам, стараясь удержаться: машет смешно руками. Расставил ноги, выпятил грудь и смотрит зачем-то в небо. Должно быть, он рад весне. Смеется что-то, шутит с Василь-Василичем, и вдруг – толкает. Василь-Василич летит со льда и падает на корзину снега, которую везут из сада. На крышах все весело гогочут, играют новенькими лопатами, — летит и пушится снег, залепляет Василь-Василича. Он с трудом выбирается, весь белый, отряхивается, грозится, хватает комья и начинает швырять на крышу. Его закидывают опять. Проходит Горкин, в поддевочке и шапке, что-то грозит отцу: одеваться велит, должно быть. Отец прыгает на него, они падают вместе в снег и возятся в общем смехе. Я хочу крикнуть в форточку... но сейчас загрозит отец, а смотреть в форточку приятней. Сидят воробьи на ветках, мокрые все, от капель, качаются... – и хочется покачаться с ними. Почки на тополе набухли. Слышу, отец кричит:

    – Ну, будет баловаться... Поживей-поживей, ребята... к обеду чтоб все погреба набить, поднос будет!

    С крыши ему кричат:

    – Нам не под нос, а в самый бы роток попало! Ну-ка, робят, уважим хозяину, для весны!

    ...И мы хо-зяину ува-жим,
    Ро-бо-теночкой до-ка-жим...

    Подхватывают знакомое, которое я люблю: это поют, когда забивают сваи. Но отец велит замолчать:

    – Ну, не время теперь, ребята... пост!

    – Огурчики да копустку охочи трескать, в без песни поспеете! – поокивает Василь-Василич.

    Кипит работа: грохаются в лотки ледяные глыбы, сказываются корзины снега, позвякивает ледянка-щебень – на крепкую засыпку. Глубокие погреба глотают и глотают. По обталому грязному двору тянется белая дорога от салазок, ярко белеют комья.

    – Гляди... там!.. – кричат где-то, над головой.

    Я вижу, как вскакивает на глыбы Горкин, грозясь кому-то, – и за окном темнеет в шипящем шорохе. Серой сплошной завесой валятся снеговые комья, и острая снеговая пыль, занесенная ветром в форточку, обдает мне лицо и шею. Сбрасывают снег с дома! Сыплется густо-густо, будто пришла зима. Я соскакиваю с окна и долго смотрю-любуюсь: совсем метель, даже не видно солнца, – такая радость!

    К обеду – ни глыбы льда, лишь сыпучие вороха осколков, скользкие хрустали в снежку. Все погреба набиты. Молодцам поднесли по шкалику, и, разогревшиеся с работы, мокрые и от снега, и от пота, похрустывают они на воле крепкими, со льду, огурцами, белыми кругами редьки, залитой конопляным маслом, заедают ломтями хлеба, – словно снежком хрустят. Хоть и Великий Пост, но и Горкин не говорит ни слова: так уж заведено, крепче ледок скипится. Чавкают в тишине на бревнах, на солнышке, слушают, как идет капель. А она уже не идет, а льется. В самый-то раз поспели: поест снежок.

    – Горы какие были... а все упрятали!

    Спрятались в погреба все горы. Ну, будто в сказке: Василиса-Премудрая сказала.

    Ржут по конюшням лошади, бьют по стойлам. Это всегда – весной. Вон уж и коновал заходит, цыган Задорный, страшный с своею сумкой, – кровь лошадям бросать. Ведет его кучер за конюшни, бегут поглядеть рабочие. Меня не пускает Горкин: не годится на кровь глядеть.

    По завеянному снежком двору бродят куры и голуби, выбирают присыпанный лошадьми овес. С крыш уже прямо льет, и на заднем дворе, у подтаявших штабелей сосновых, начинает копиться лужа – верный зачин весны. Ждут ее – не дождутся вышедшие на волю утки: стоят и лущат носами жидкий с воды снежок, часами стоят на лапке. А невидные ручейки сочатся. Смотрю и я: скоро на плотике кататься. Стоит и Василь-Василич, смотрит и думает, как с ней быть. Говорит Горкину:

    – Ругаться опять будет, а куда ее, шельму, денешь! Совсюду в ее текет, так уж устроилось. И на самом-то на ходу... передки вязнут, досок не вывезешь. Опять, лешая, набирается!..

    – И не трожь ее лучше, Вася... – советует и Горкин. – Спокон веку она живет. Так уж тут ей положено. Кто ее знает... может, так, ко двору прилажена!.. И глядеть привычно, и уточкам разгулка...

    Я рад. Я люблю нашу лужу, как и Горкин. Бывало, сидит на бревнышках, смотрит, как утки плещутся, плавают чурбачки.

    – И до нас была, Господь с ней... оставь.

    А Василь-Василич все думает. Ходит в крякает, выдумать ничего не может: совсюду стек! Подкрякивают ему и утки: так-так... так-так... Пахнет от них весной, весеннею теплой кислотцою... Потягивает из-под навесов дегтем: мажут там оси и колеса, готовят выезд. И от согревшихся штабелей сосновых острою кислотцою пахнет, и от сараев старых, и от лужи, – от спокойного старого двора.

    – Была как – пущай и будет так! – решает Василь-Василич. – Так и скажу хозяину.

    – Понятно: так и скажи: пущай ее остается так.

    Подкрякивают и утки, радостные,– так-так... так-так... И капельки с сараев радостно тараторят наперебой – кап-кап-кап... И во всем, что ни вижу я, что глядит на меня любовно, слышится мне – так-так. И безмятежно отстукивает сердце – так-так...



    Постный рынок

    Велено запрягать Кривую, едем па Постный Рынок. Кривую запрягают редко, она уже на спокое, и ее очень уважают. Кучер Антипушка, которого тоже уважают, и которой теперь – “только для хлебушка”, рассказывал мне, как уважают Кривую лошади: “ведешь мимо ее денника, всегда посуются-фыркнут! поклончик скажут... а расшумятся если, она стукнет ногой – тише, мол! и все и затихнут”. Антип все знает. У него борода, как у святого, а на глазу бельмо: смотрит все на кого-то, а никого не видно.

    Кривая очень стара. Возила еще прабабушку Устинью, а теперь только нас катает, или по особенному делу – на Болото за яблочками на Спаса, или по первопутке – снежком порадовать, или – на Постный Рынок. Антип не соглашается отпускать, говорит – тяжела дорога, подседы еще набьет от грязи, да чего она там не видала... Но Горкин уговаривает, что для хорошего дела надо, в всякий уж год ездит на Постный Рынок, приладилась и умеет с народом обходиться, а Чалого закладать нельзя – закидываться начнет от гомона, с ним беда. Криую выводят под попонкой, густо мажут копытца и надевают суконные ногавки. Закладывают в лубяные санки и дугу выбирают тонкую и легкую сбрую, на фланелье. Кривая стоит и дремлет. Она широкая, темно-гнедая с проседью; по раздутому брюху – толстые, как веревки, жилы. Горкин дает ей мякиша с горкой соли, а то не сдвинется, прабабушка так набаловала. Антип сам выводит за ворота и ставит головой так, куда нам ехать. Мы сидим с Горкиным, как в гнезде, на сене. Отец кричит в форточку: “там его Антон на руки возьмет, встретит... а то еще задавят!” Меня, конечно. Весело провожают, кричат – “теперь, рысаки, держись!”. А Антип все не отпускает:

    – Ты, Михаила Панкратыч, уж не неволь ее, она знает. Где пристанет – уж не неволь, оглядится – сама пойдет, не неволь уж. Ну, час вам добрый.

    Едем, постукивая на зарубках, – трах-трах. Кривая идет ходко, даже хвостом играет. Хвост у ней реденький, в крупу пушится звездочкой. Горкин меня учил: “и в зубы не гляди, а гляди в хвост: коли репица ежом – не вытянет гужом, за два-десять годков клади!” Лавочники кричат – “станция-Петушки!”. Как раз Кривая и останавливается, у самого Митриева трактира: уж так привыкла. Оглядится – сама пойдет, нельзя неволить. Дорога течет, едем, как по густой ботвинье. Яркое солнце, журчат канавки, кладут переходы-доски. Дворники, в пиджаках, тукают в лед ломами. Скидывают с крыш снег. Ползут сияющие возки со льдом. Тихая Якиманка снежком белеет, Кривая идет ходчей. Горкин доволен – денек-то Господь послал! – и припевает даже:

    Едет Ваня из Рязани,
    Полтораста рублей сани,
    Семисотельный конь,
    С позолоченной дугой!
    На Кривую подмигивает, смеется.
    Кабы мне таку дугу,
    Да купить-то невмогу,
    Кину-брошу вожжи врозь —
    Э-коя досада!

    У Канавы опять станция – Петушки: Антип махорочку покупал, бывало. Потом у Николая-Чудотворца, у Каменного Моста: прабабушка свечку ставила. На Москва-реке лед берут, видно лошадок, саночки и зеленые куски льда, – будто постный лимонный сахар. Сидят вороны на сахаре, ходят у полыньи, полощутся. Налево, с моста, обставленный лесами, еще бескрестный, – великий Храм: купол Христа Спасителя сумрачно золотится в щели; скоро его раскроют.

    – Стропила наши, под кумполом-то, – говорит к Храму Горкин, – нашей работки ту-ут..! Государю Александре Миколаичу, дай ему Бог поцарствовать, генерал-губернатор папашеньку приставлял, со всей ортелью! Я те расскажу потом, чего наш Мартын-плотник уделал, себя Государю доказал... до самой до смерти, покойник, помнил. Во всех мы дворцах работали, и по Кремлю. Гляди, Кремль-то наш, нигде такого нет. Все соборы собрались, Святители-Чудотворцы... Спас-на-Бору, Иван-Великий, Золота Решетка... А башни-то каки, с орлами! И татары жгли, и поляки жгли, и француз жег, а наш Кремль все стоит. И довеку будет. Крестись.

    На середине моста Кривая опять становится.

    – Это прабабушка твоя Устинья все тут приказывала пристать, на Кремль глядела. Сколько годов, а Кривая все помнит! Поглядим и мы. Высота-то кака, всю оттоль Москву видать. Я те на Пасхе свожу, дам все понятие... все соборы покажу, и Честное-Древо, и Христов Гвоздь, все будешь разуметь. И на колокольню свожу, и Царя-Колокола покажу, и Крест Харсунской, исхрустальной, сам Царь-Град прислал. Самое наше святое место, святыня самая.

    Весь Кремль – золотисто-розовый, над снежной Москва-рекой. Кажется мне, что там – Святое, и нет никого людей. Стены с башнями – чтобы не смели войти враги. Святые сидят в Соборах. И спят Цари. И потому так тихо.

    Окна розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют – священным светом. Все – в золотистом воздухе, в дымном-голубоватом свете: будто кадят там ладаном. ...

    Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы... и дынные облачка за ними, и эта моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов... – были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат... – вср помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны... – все мнится былью, моей былью... – будто во сне забытом.

    Мы смотрим с моста. И Кривая смотрит – или дремлет? Я слышу окрик, – “ай примерзли?” – узнаю Чалого, новые наши сани и молодого кучера Гаврилу. Обогнали нас. И вон уже где, под самым Кремлем несутся, по ухабам! Мне стыдно, что мы примерзли. Да что же, Горкин?.. Будочник кричит – вчего заснули?” – знакомый Горкину. Он старый, добрый. Спрашивает-шутит:

    – Годков сто будет? Где вы такую раскопали, старей Москва-реки? Горкин просит:

    – И не маши лучше, а то и до вечера не стронет! Подходят люди: чего случилось? Смеются: “помирать, было, собралась, да бутошника боится!” Кривую гладят, подпирают санки, но она только головой мотает – не Желает. Говорят – “за польцимейстером надо посылать!”.

    – Ладно, смейся... – начинает сердиться Горкин, – она поумней тебя, себя знает.

    Кривая трогается. Смеются: “гляди, воскресла!..”

    – Ладно, смейся. Зато за ней никакой заботы... поставим, где хотим, уйдем, никто и не угонит. А гляди-домой помчит... ветру не угнаться!

    Едем под Кремлем, крепкой еще дорогой, зимней. Зубцы и щели... и выбоины стен говорят мне о давнем-давнем. Это не кирпичи, а древний камень, и на нем кровь, святая. От стен и посейчас пожаром пахнет. Ходили по ним Святители, Москву хранили. Старые Цари в Архангельском Соборе почивают, в подгробницах, Писано в старых книгах – “воздвижется Крест Харсунский, из Кремля выйдет в пламени”, – рассказывал мне Горкин.

    – А это – Башня Тайницкая, с подкопом. С нее пушки палят, в Крещенье, когда на Ердань ходят.

    Народу гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. Везут на салазках редьку и кислую капусту. Кремль уже позади, уже чернеет торгом. Доносит гул. Черно, – до Устьинского Моста, дальше.

    Горкин ставит Кривую, закатывает на тумбу вожжи. Стоят рядами лошадки, мотают торбами. Пахнет сенцом на солнышке, стоянкой. От голубков вся улица – живая, голубая. С казенных домов слетаются, сидят на санках. Под санками в канавке плывут овсинки, наерзывают льдышки. На припеке яснеют камушки. Нас уже поджидает Антон Кудрявый, совсем великан, в белом, широком полушубке.

    – На руки тебя приму, а то задавят, – говорит Антон, садясь на корточки, – папашенька распорядился. Легкой же ты, как муравейчик! Возьмись за шею... Лучше всех увидишь.

    Я теперь выше торга, кружится подо мной народ. Пахнет от Антона полушубком, баней и... пробками. Он напирает, и все дают дорогу; за нами Горкин. Кричат; “ты, махонький, потише! колокольне деверь!” А Антон шагает – эй, подайся!

    Какой же великий торг!

    Широкие плетушки на санях, – все клюква, клюква, все красное. Ссылают в щепные короба и в ведра, тащат на головах.

    – Самопервеющая клюква! Архангельская клюкыва!..

    – Клю-ква... – говорит Антон, – а по-нашему и вовсе журавиха.

    И синяя морошка, и черника – на постные пироги и кисели. А вон брусника, в ней яблочки. Сколько же брусники!

    – Вот он, горох, гляди... хороший горох, мытый. Розовый, желтый, в санях, мешками. Горошники – народ веселый, свои, ростовцы. У Горкина тут знакомцы. “А, наше вашим... за пуколкой?” – “Пост, надоть повеселить робят-то... Серячок почем положишь?” – “Почем почемкую – потом и потомкаешь!” – “Что больно несговорчив, боготеешь?” Горкин прикидывает в горсти, кидает в рот. – “Ссыпай три меры”. Белые мешки, с зеленым, – для ветчины, на Пасху. – “В Англию торгуем... с тебя дешевше”.

    А вот капуста. Широкие кади на санях, кислый я вонький дух. Золотится от солнышка, сочнеет. Валят ее в ведерки и в ушаты, гребут горстями, похрустывают – не горчит ли? Мы пробуем капустку, хоть нам не надо.

    Огородник с Крымка сует мне беленькую кочерыжку, зимницу, – “как сахар!”. Откусишь – щелкнет.

    А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом, укропным, хренным. Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут. Вылавливают их ковшами, с палками укропа, с листом смородинным, с дубовым, с хренком. Антон дает мне тонкий, крепкий, с пупырками; хрустит мне в ухо, дышит огурцом.

    – Весело у нас, постом-то? а? Как ярмонка. Значит, чтобы не грустили. Так, что ль?.. – жмет он меня под ножкой.

    А вот вороха морковки – на пироги с лучком, и лук, и репа, и свекла, кроваво-сахарная, как арбуз. Кадки соленого арбуза, под капусткой поблескивает зеленой плешкой.

    – Редька-то, гляди, Панкратыч... чисто боровки! Хлебца с такой умнешь!

    – И две умнешь, – смеется Горкин, забирая редьки. А вон – соленье; антоновка, морошка, крыжовник, румяная брусничка с белью, слива в кадках... Квас всякий – хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний – с имбирем...

    – Сбитню кому, горячего сбитню, угощу?..

    – А сбитню хочешь? А, пропьем с тобой семитку. Ну-ка, нацеди.

    Пьем сбитень, обжигает.

    – Постные блинки, с лучком! Грещ-щневые-ллуковые блинки!

    Дымятся луком на дощечках, в стопках.

    – Великопостные самые... сах-харные пышки, пышки!..

    – Грешники-черепенники горря-чи, Горрячи греш-нички..!

    Противни киселей – ломоть копейка. Трещат баранки. Сайки, баранки, сушки... калужские, боровские, жиздринские, – сахарные, розовые, горчичные, с анисом – с тмином, с сольцой и маком... переславские бублики, витушки, подковки, жавороночки... хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой с изюмцем, пеклеванный...

    Везде – баранка. Высоко, в бунтах. Манит с шестов на солнце, висит подборами, гроздями. Роются голуби в баранках, выклевывают серединки, склевывают мачок. Мы видим нашего Мурашу, борода в лопату, в мучной поддевке. На шее ожерелка из баранок. Высоко, в баранках, сидит его сынишка, ногой болтает.

    – Во, пост-то!.. – весело кричит Мураша, – пошла бараночка, семой возок гоню!

    – Сбитню, с бараночками... сбитню, угощу кого...

    Ходят в хомутах-баранках, пощелкивают сушкой, потрескивают вязки. Пахнет тепло мочалой.

    – Ешь, Москва, не жалко!..

    А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском. Малиновый, золотистый,– показывает Горкин, – этот называется печатный, энтот – стеклый, спускной... а который темный – с гречишки, а то господский светлый, липнячок-подсед. Липонки, корыта, кадки. Мы пробуем от всех сортов. На бороде Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли. Будочник гребет баранкой, диакон – сайкой. Пробуй, не жалко! Пахнет от Антона медом, огурцом.

    Черпают черпаками, с восковиной, проливают на грязь, на шубы. А вот – варенье. А там – стопками ледяных тарелок – великопостный сахар, похожий на лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный. А вон, чернослив моченый, россыпи шепталы, изюмов, и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки абрикоса с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка и рябинка, синий изюм кувшинный, самонастояще постный, бруски помадки с елочками в желе, масляная халва, калужское тесто кулебякой, белевская пастила... и пряники, пряники – нет конца.

    – На тебе постную овечку, – сует мне беленький пряник Горкин.

    А вот и масло. На солнце бутыли – золотые: маковое, горчишное, орешное, подсолнечное... Всхлипывают насосы, сопят-бултыхают в бочках.

    Я слышу всякие имена, всякие города России. Кружится подо мной народ, кружится голова от гула. А внизу тихая белая река, крохотные лошадки, санки, ледок зеленый, черные мужики, как куколки. А за рекой, над темными садами, – солнечный туманец тонкий, в нем колокольни-тени, с крестами в искрах, – милое мое Замоскворечье.

    – А вот, лесная наша говядинка, грыб пошел! Пахнет соленым, крепким. Как знамя великого торга постного, на высоких шестах подвешены вязки сушеного белого гриба. Проходим в гомоне.

    Лопаснинские, белей снегу, чище хрусталю! Грыбной елараш, винегретные... Похлебный грыб сборный, ест прнтоиии соборный! Рыжики соленые-смоленые, монастырские, закусочные... Боровички можайские! Архиерейские грузди, нет сопливей!.. Лопаснинскне отборные, в медовом уксусу, дамская прихоть, с мушиную головку, на зуб неловко, мельчен мелких!..

    Горы гриба сушеного, всех сортов. Стоят водопойные корыта, плавает белый триб, темный и красношляпный, в пятак и в блюдечко. Висят на жердях стенами. Шатаются парни, завешанные вязанками, пошумливают грибами, хлопают по доскам до звона: какая сушка! Завалены грибами сани, кули, корзины...

    – Теперь до Устьинского пойдет, – грыб и грыб! Грыбами весь свет завалим. Домой вора.

    Кривая идет ходчей. Солнце плывет, к закату, снег на реке синее, холоднее.

    – Благовестят, к стоянию торопиться надо, – прислушивается Горкин, сдерживая Кривую, – в Кремлю ударили?..

    Я слышу благовест, слабый, постный.

    – Под горкой, у Константина-Елены. Колоколишко у них ста-ренький... ишь, как плачет!

    Слышится мне призывно – по-мни... по-мни... и жалуется как будто.

    Стоим на мосту, Кривая опять застряла. От Кремля благовест, вперебой, – другие колокола вступают. И с розоватой церковки, с мелкими главками на тонких шейках, у Храма Христа Спасителя, и по реке, подальше, где Малюта Скуратов жил, от Замоскворечья, – благовест: все зовут. Я оглядываюсь на Кремль; золотится Иван Великий, внизу темнее, и глухой – не его ли – колокол томительно позывает – по-мни!..

    Кривая идет ровным, надежным ходом, я звоны плывут над нами.

    Помню.
    Скрыть текст

  • хороший ужин вчера придумала - киви и банан в блендере перемолола, такая пюрешечка получилась, с черным хлебушком просто отлично!:улыб:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Попробовала сегодня сделать Ваши драники картофельные на геркулесе - ммм...вкусненькие! :nom:
    От себя могу добавить сюда такой рецепт - "Манты с тыквой "
    Тесто дрожжевое - вода, дрожжи, раст. масло, соль, сахар
    Начинка - кубиками тыква, картофель и лук(предварительно пассерую на раст. масле), соль, перчик по вкусу
    Стряпаем мантики и в мантоварку на 45 мин.

  • Немного экзотики...
    Гуляш:улыб:
    На 50 грамм соевых кусочков (без добавок, в тех, что со вкусом чего-либо есть продукты животного происхождения) - 1 средняя луковица, 1 небольшой помидор, немного соевого соуса и специи по вкусу. Кусочки замочить в кипятке на 5-10 минут, лишнюю воду слить, обжарить почти до золотистой корочки, добавить мелко нарезанный лук, ещё немного обжарить, убавив огонь, ближе к концу добавить нарезанный помидор, соус, специи.

    И ничего, что я дурак, всё равно
    В природе всё не просто так суждено.

  • Я рада. :knix: Я геркулес запаренный и в картофельные драники добавляю. :yes.gif:За рецепт мантов спасибо, думаю, и вареники можно также сделать (нет у меня мантоварки), однажды пробовала такие - ну очень вкусные. :respect:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Предлогаю поднять тему. В Великий Пост, по понедельникам средам и пятницам разрешены сырые овощи, фрукты и орехи. Вторник, среда - горячая пища без добавления масла. Субота, воскресенье - горячая пища с растительным маслом. Исходя из этого, сегодня на завтрак было яблоко и мед. На обед салат из свежей капусты с консервированым горошком и серый хлеб. Ужин еще не придумала, может просто чернослива поем. Кто еще соблюдает пост поделитесь своим меню!

  • вы прям по монастырскому уставу пост держите :agree:
    у меня завтрак был-овсянка с фруктами, обед грибной суп и тушеная капуста, на ужин вареники с вишней.. в течение дня фруктово-ореховая смесь погрызть

    такой вот лес......... нету в нем деревьев!

  • В группе ВКонтакте Храма во имя благоверного князя Олега Брянского во время Рождественского поста была размещена пара рецептов, которые будут актуальны и в Великий Пост, приведу их здесь:
    Салат



    Мороженое

    И ничего, что я дурак, всё равно
    В природе всё не просто так суждено.

  • Пицца

    За основу берем бездрожжевое слоеное тесто - оно постное и очень удобно формы, квадратами. В 1 упаковке 2 квадрата. Можно делать открытую, тогда из 1 упаковки получится 2 пиццы. Можно закрытую (вчера такую сделала).

    Основу смазываю томатной пастой - удобнее всего размазывать ее кулинарной кистью.:улыб:
    начинку кладем любую, какую захочется - у меня вчера были помидоры кружочками, болгарский перец тоже кружочками, засыпаем порезанным огурчиком (маринованным), оливками, кусочками ананаса из консервной банки. Посолить-поперчить, иначе пресновато будет. Сверху накрыть вторым квадратом и защипать края. Выпекала минут 20-25 при температуре 200.

    Полчаса работы - в итоге ужин, завтрак и обед (порезала большой квадрат на 4 квадратика).

    • целая пицца

    • 1/4 пиццы :)

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • О!
    нужно попробовать!
    А где тесто брала?

    Показать скрытый текст
    только наверное это все же не пицца, а пирог )))
    Скрыть текст

    Я не 100 долларовая купюра, чтобы всем нравиться

  • Попробуй, ага. Закрытый - ну да, пирог, но можно же и открытый - тогда пицца.:улыб:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Суп гаспачо
    Мелко режем болг.перец, редиску, св.огурец, укроп. Заливаем томатным соком. Суп готов

    Холодный борщ
    Свеклу нарезать соломкой, залить водой, посолить, добавить 1ст.л лимонного сока и 1ст.л сахара, варить 20 мин
    картофель, сваренный в мундире, нарезать мелкими кубиками, добавить свеклу, нарезанный соломкой св.огурец, зеленый лук, укроп. Заправить тертым хреном, горчицей и залить холодным свекольным отваром.

  • Алексей, посмотрела на картинку с салатом и вдохновилась:улыб:Ваяла не по этому рецепту, но близко.

    Салат с рукколой и креветками

    Обжарила кунжут на раст. масле. Потом слила в пиалку вместе с маслом - для заправки салата.

    Порезала крупно рукколу и тонко - пекинскую капусту (небольшой кочанчик), половинку болгарского перца и укроп. Заправила укропом, настоянным на всяких травках (подарок брата на Рождество).

    • уксус на травках

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Креветки поместила в дуршлаг и обдала горячей водой, чтобы лед стаял.

    На раст.масле обжарила веточку розмарина и выкинула, туда положила креветки, посолила/поперчила, помешивая обжарила, добавила разведенный в воде тайский карри (очень острый, поэтому на кончике ножа).

    Готовые креветки выложила в салат, перемешала, сверху вылила масло с кунжутом, немного лимонного сока, раст. масла еще добавила, посолила/поперчила.

    Получилось ну очень вкусно - никогда бы не подумала, что безвкусная в сущности трава может быть такой вкусной и сытной:улыб:

    • карри

    • готово!

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Нут с овощами

    Нут на ночь замочила, потом сварила до готовности и обжарила с каким-то хортеквом на сковородке, соль, перец по вкусу.

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Сегодня приготовила салат по собственному рецепту, возможно кому то пригодится для того, что бы разнообразить свой стол,готовится очень просто и быстро.
    Салат с Морским коктейлем.
    Ингредиенты:
    Замороженный морской коктейль-400 гр, китайский салат-половина небольшого кочанчика, болгарский перец-1 шт, огурец-1шт, помидоры-2шт, зелень, бальзамический уксус, соль, смесь перцов в мельнице, оливковое масло (не обязательно).
    Способ приготовления:
    1. Разморозить морской коктейль, промыть через дуршлаг, варить в течении 15 минут, затем обсушить в мультиварке на режиме жарка (5-10 минут).
    2. Нарезать кубиками огурцы,болгарский перец, помидоры.
    3.нарезать китайский салат соломкой и нарезать зелень.
    4. Все перемешать, сбрызнуть бальзамическим уксусом и слегка полить оливковым маслом.
    При желании, перед подачей, в салат можно добавить любые сухарики но только в порции и сверху, что бы не напитались влагой.

  • Десерт.:бебе:
    Груша, киви, дольки мандарина, корица.

  • Мы с Джули открыли для себя соевое мясо. ИМХО, брать следует то, которое в форме гуляша, т.е. мелкими кусочками. Его даже не нужно варить, только замочить минут на 15. Затем "мясо" отжимаем от излишков воды, обжариваем с морковкой луком и добавляем томат.пасту или томатный соус (я добавила Долмио).

    Очень даже вкусно! С булгуром на гарнир просто ммм... :nom:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • в субботу я слышал, что креветки и прочий "морской коктейль" в Пост разрешен. и не подпадает под понятие "Рыба"

    то есть получается. что их можно кушать в Пост?

    Вынесу любые трудности , мозги и мебель из квартиры.

  • Совершенно верно. Как мне батюшка объяснял, мы не морская держава, и морепродукты для нас не постоянный продукт на столе, а скорее деликатес. Разрешены любые морепродукты, под запретом только рыба, икра и молоки. Ну и, разумеется, во всем хороша мера. Если Вы очень сильно любите морепродукты, в них тоже лучше себя ограничивать во время поста.

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • спасибо

    Вынесу любые трудности , мозги и мебель из квартиры.

  • Уксус домашнего производства? :umnik:

    А смотрится как обалденно! :respect:

    Я девочка ранимая, чуть
    что - сразу в слезы...а потом
    с заплаканными глазами
    так сложно понять, по кому
    попала лопатой..

  • Берется 4-х-процентный уксус и настаивается на куче травок :knix: я даже не все названия-то знала, как выяснилось))))

    Показать скрытый текст
    перец кубеба
    душистый перец
    перец "райские зерна"
    бурбонский перец
    белый перец
    розовый перец
    перец монк
    сычуанский перец
    черный перец
    тимьян
    барбарис
    гвоздика
    чеснок
    лавровый лист
    лист лайма
    перец чили красный
    перец чили зеленый
    кайенский перец
    гроздь зеленого перца
    черный миндаль
    раздавленный стручок кардамона
    розмарин
    шафран
    зерна горчицы
    кедровый орех
    Скрыть текст

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Все, я заболела, хочу такую красоту!
    Пошла лечиться :biggrin:

    Я девочка ранимая, чуть
    что - сразу в слезы...а потом
    с заплаканными глазами
    так сложно понять, по кому
    попала лопатой..

  • вчера обед себе сварил - отварил морской коктейль в соленой воде, сделал рису и полил имбирным и соевым соусом
    можно еще овощей было добавить и зелени - было бы еще вкуснее

    Капитан Очевидность

  • К морскому коктейлю еще отлично подходит устричный соус - но он оочень соленый, его нужно буквально каплями считать. А имбирный соус - он готовый продается? Я не видела вроде...

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • это "китайский кислосладкий соус" там имбирь и еще что то

    Капитан Очевидность

  • а, знаю такой. :agree:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • Сегодня делала очень простой салат на завтрак - сытно, вкусно и просто.

    пекинская капуста
    помидорка
    соль/перец
    оливковое масло
    сухарики из черного хлеба

    Рекомендую! :respect: Даже без креветок/морепродуктов очень вкусно.

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • я в будни вместо оливкового масла использую соевый соус. тоже вкусно

    Капитан Очевидность

  • На центр. рынке есть отдел "вс*е д*ля су*ши", беру там орехово-кунжутный соус.
    Вкусно макать в него овощи и есть просто так ( пекинская капуста, перчик, редис, сельдерей, черри...)
    Готовлю овощные манты (только тесто пресное,без дрожжей)

    Еще понравилось
    На сковороду наливаем маслица немного, туда чеснок мелкопорезаный, имбирь тертый, чуть позолотятся, добавляем овощи (можно смесь),обжариваем до готовности. Вместо соли соевый или устричный соус. Туда же вмешиваю либо булгур, либо рисовую лапшу. Вкусно есть с тайскими соусами.
    Кстати, добавляю тайские соусы при готовке (в жаренья), они очень меняют вкус привычных блюд. Азиатские нотки получаются :nom:

    Показать скрытый текст
    Зы: соусы покупаю на дружественном сайте
    Скрыть текст

    09.07.13 - Полинка
    22.04.16 - Вовчик

  • Рецепт собственного сочинения, получилось удачно, решила поделиться.
    Тушёные овощи с креветками
    Ингредиенты:
    1.Замороженные овощи: Лечо и Цветная капуста. ( у меня фирмы Хортекс).
    2.Креветки.
    3.Приправы к овощам. ( Я использовала смесь для овощей купленную на развес на Центральном рынке у гостей с Юга, всегда покупаю такие вещи только там, так как самые свежие, душистые и вкусные, не сравнить с приправами из Супермаркетов).
    4. Бальзамический уксус.
    5 Подсолнечное масло.
    Способ приготовления:
    1.Смешиваем овощи, высыпаем их в казан с разогретым подсолнечным маслом, когда размягчатся солим, посыпаем приправами и тушим до готовности.
    2.Варим креветки, очищаем их, слега сбрызгиваем бальзамическим уксусом, потом не впитавшийся уксус обязательно сливаем.
    3. Собираем порции: Выкладываем тушеные овощи, сверху креветки.
    Всё, блюдо готово ( по времени на приготовление уходит примерно 30 -35 минут).

  • Картошка гармошка

    Свою гармошку варшировала грибами и зеленью, у меня были укроп и перо зеленого лука, в процессе запекания грибы сильно упеклись, для себя сделала вывод что начинки надо "пихать" больше, я побоялась переломать ребра )
    Начинка может быть любая, сыр с ветчиной, фарш, шпик...но сегодня грибы.
    форму выстелить фольгой, смазать маслом, выложить наши гармошки и накрыть фольгой. Запекаем 30-40 мин. при средней температуре, затем снять фольгу и зарумянить.
    Подавалось с кунжутным соусом и все посыпалось кунжутом.

    Кунжутный соус:
    в кофемолке смолоть кунжут до масленичного состояния+чеснок+чуток воды+сок лимона.
    Пропорции смотрите на свои вкусовые ощущения. Уже позже посетили идеи как разукрасить его, томатной пастой, авокадо, можно просто мелко порезать соленый огурчик )

    Я девочка ранимая, чуть
    что - сразу в слезы...а потом
    с заплаканными глазами
    так сложно понять, по кому
    попала лопатой..

  • Обед на ближайшие несколько дней.

    Булгур с шампиньонами.

    Ставлю вариться булгур. На сковородку с растительным, уж простите меня, маслом выкладываю замороженные шампиньоны. Чищу и режу одну луковицу. Когда шампиньоны разморозятся, добавляю на сковородку горсть мороженой кукурузы. Солю. Когда вода выпаривается почти полностью, высыпаю порезанный лук, перемешиваю, накрываю крышкой. Когда все готово - высыпаю в уже сварившийся булгур, перемешиваю.

    Очень вкусно. Но без фанатизма. :biggrin:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • У меня сегодня рассольник с грибами :nom:

    Я девочка ранимая, чуть
    что - сразу в слезы...а потом
    с заплаканными глазами
    так сложно понять, по кому
    попала лопатой..

  • А можно рецепт постного рассольника в студию? :nom:

    Моя котопесья банда - Фаня, Шаня, Гоша и Маркиза

  • я на днях делала рассольник без грибочков - в воду перловку потом картошку и зажарку из моркови лука солёных огурчиков и томатной пасты, соль, перец, лаврушка, специи по вкусу) с грибочками ещё вкуснее наверно)
    ещё полюбилась мне овощная из капусты с луком. морковью и томатной пасты обжаренной и с картошкой потушенная, зелень и специи по вкусу)
    к чаю иногда делаю булочки из постного дрожжевого теста, делаю сердечки с сахаром побольше и маком иногда и выпекаю, а мои любят очень пончики жаренные из того же теста и обильно сахарной пудрой посыпанные - мне их практически не перепадает)

    салатики нравятся - редька и морковь на тёрке, заправленные солью, сахаром, уксусом, перцем и немножко чеснока, с таким же маринадом вкусно капуста свежая с морковью.

  • Оладушки постные
    Мука — 2 стак.
    Вода — 1,5 стак.
    Дрожжи (я беру САФ-МОМЕНТ 11гр)
    Сахар (индивидуально кому послаще, а кто-то захочет чуть-чуть добавить)
    Соль (совсем надо чуть-чуть. примерно маленькую щепотку.)
    Масло растительное (для жарки)

    Дрожжи развести в теплой воде, добавить сахар, соль, всыпать муку и замесить тесто. Когда тесто поднимется, не перемешивая, выкладывать ложкой на раскаленную сковороду.

    Нами опробовано, очень вкусно:улыб:
    СЛЕДИТЬ за тестом!!!! Поставила к батареи на 15 минут, неуследила - убежало! :безум:

    Я не 100 долларовая купюра, чтобы всем нравиться

  • Постный рассольник

    морковь нарезать соломкой или на крупную терку. Лук рубаем мелко, разделить все на две части.
    В кипящую воду кладем картофель + перловка + одна половина наших овощей (морковь / лук) варим 15-20 мин.
    Из оставшихся овощей делаем зажарку + грибы ( в оригинале были шампиньоны, я к обычным свежим грибам добавила грибную смесь из заморозки: шампиньоны, лисички, белые, опята)+томатная паста+огурчик соленый+черпачек овощного бульонам из нашей-Вашей кастрюльки. Все протомить 5 минут и выложить в одну кастрюлю. Добавляем специи, и варим 10 минут на медленном огне.Даем постоять, подаем с зеленью!
    Я люблю порционно, если бухнуть сразу, то трава увариться и будет потом не айс!

    Я девочка ранимая, чуть
    что - сразу в слезы...а потом
    с заплаканными глазами
    так сложно понять, по кому
    попала лопатой..

    Исправлено пользователем Anyrochka (27.03.14 16:53)

  • я видимо ленивый .. кушаю салатик без заправки :biggrin:
    впрочем мне и так хорошо (китайская капуста, помидоры, огурцы, лук зеленый и укроп, редисочки, оливок пополам.. морковка - по настроению)
    люблю салат заправлять соевым соусом Чин Сой

    Капитан Очевидность

Записей на странице:

Перейти в форум

Модератор: