Он прожил жизнь, как будто на бегу
И с верой, что стране родимой нужен —
Он каждый день сидел на берегу,
Чтоб рыбы наловить на скудный ужин.
На праздники пиджак он надевал
Забытых тех фасонов довоенных
И тусклый орден долго протирал
Рукой дрожащей, в напряженных венах.
Он под трибуной гордо проходил
Под жидкие хлопки вождей трибунных,
А дома гордость водкой он глушил,
И дом дрожал от выкриков безумных.
И плакала старуха в уголке,
А утром старику скандал прощала.
И на коленях, в беленьком платке
Его перед иконой защищала.
Всевышнего любя, в мольбах своих
В который раз она ему напомнит
Про пенсию, что дали на двоих,
Которая и кошку не прокормит.
А на земле, не отданной врагу,
Без веры, что еще кому-то нужен,
Сидит старик на стылом берегу,
Чтоб рыбы наловить на скудный ужин.
(В. Жданов)
В преданьях северных племен, живущих в сумерках берложных,
Где на поселок пять имен, и то все больше односложных,
Где краток день, как «Отче наш», где хрусток наст и воздух жесток,
Есть непременный персонаж — обычно девочка-подросток.
На фоне сверстниц и подруг она загадочна, как полюс,
Гордится белизною рук и чернотой косы по пояс,
Кривит высокомерно рот с припухшей нижнею губою,
Не любит будничных забот и все любуется собою.
И вот она чешет черные косы, вот она холит свои персты,—
Покуда вьюга лепит торосы, пока поземка змеит хвосты,—
И вот она щурит черное око — телом упруга, станом пряма,—
А мать пеняет ей: «Лежебока!» — и скорбно делает все сама.
Но тут сюжет ломает ход, ломаясь в целях воспитанья,
И для красотки настает черед крутого испытанья.
Иль проклянет ее шаман, давно косившийся угрюмо
На дерзкий вид и стройный стан («Чума на оба ваши чума!»),
Иль выгонят отец и мать (зима на севере сурова),
И дочь останется стонать без пропитания и крова,
Иль вьюга разметет очаг и вышвырнет ее в ненастье —
За эту искорку в очах, за эти косы и запястья,—
Перевернет ее каяк, заставит плакать и бояться,
Зане природа в тех краях не поощряет тунеядца.
И вот она принимает муки, и вот рыдает дни напролет,
И вот она ранит белые руки о жгучий снег и о вечный лед,
И вот осваивает в испуге добычу ворвани и мехов,
И отдает свои косы вьюге во искупленье своих грехов,
Поскольку много ли чукче прока в белой руке и черной косе,
И трудится, не поднимая ока, и начинает пахнуть, как все.
И торжествуют наконец законы равенства и рода,
И умиляется отец, и усмиряется погода,
И воцаряется уют, и в круг свивается прямая,
И люди севера поют, упрямых губ не разжимая,—
Она ж сидит себе в углу, как обретенная икона,
И колет пальцы об иглу, для подтверждения закона.
И только я до сих пор рыдаю среди ликования и родства,
Хотя давно уже соблюдаю все их привычки и торжества,—
О дивном даре блаженной лени, что побеждает тоску и страх,
О нежеланье пасти оленей, об этих косах и о перстах!
Нас обточили беспощадно, процедили в решето —
Ну я-то что, ну я-то ладно, но ты, родная моя, за что?!
О где вы, где вы, мои косы, где вы, где вы, мои персты?
Кругом гниющие отбросы и разрушенные мосты,
И жизнь свивается, заканчиваясь, и зарева встают,
И люди севера, раскачиваясь, поют, поют, поют.
In a bed with a cast and a Calvados,
I don't really need nobody but myself cus
I don't love anybody but myself, thus
(is this a way of defining monophagus?)
I can't ever confide, please open up wide
give me extra special pleasure with love on the side.
I didn't give you anything and that's what you got.
I wish I was different but I'm sure that I'm not.
(I don't need nobody but myself cus
I don't love anybody but myself, thus)
For I'm the Great Blondino
We were the vacancy crusaders with our combat kits
of a toothbrush and hearts mashed in tiny bits.
Trying to regain what we never had,
smiling about the good things amidst the bad.
So we save ourselves with Bombay Saphire unsafe sex,
twenty-four hours selfdestructive wrecks.
Sober thoughts dawn again, all the way sub rosa.
Starting up again when it's already over,
but I'm the Great Blondino, not looking for a Queeno.
I'm sad I gave you nothing and that's what you got.
I wish I was different but I'm sure that I'm not.
In a bed with a cast and a Calvados
in a perpetual feverish crave of your lust
kitchenfloor bruising, freaky sofa cruising
and the early birdy balcony Campari Orangejuicing.
I guess one could say you got me mezmerized,
but what has become one should be dechotomized.
I'm sad I gave you nothing and that's what you got.
I wish I was different but I'm sure that I'm not.
(с)
Жестокость так же стара, как сама жизнь.
Да, есть робкие признаки смягчения жестокости - юмор и сострадание.
Они-то, пожалуй, и есть важнейшие изобретения человеческого гения.. (Дж.Уи.)
Как моток свободного шелка, разбросанного по стене,
Она проходит у ограды дорожки в садах Кенсингтон,
И она умирает постепенно
от некоего вида амнезии эмоций.
И прямо вокруг там толпа
Грязных крепких неистребимых детей бедняков.
Они наследуют землю.
В ней конец рода.
Ее скука утонченна и чрезмерна.
Она хочет, чтоб кто-нибудь заговорил с ней,
И почти боится, что я
совершу это неблагоразумие
(с)
Отмеченный на шее родинкой,
Кем-то указанный, недосказанный, необязанный
Приторно улыбаясь, говорить: "Привет"...
Твоё вышитое на бархате сердце
Дает тепла в сотни раз больше ГРЭСа и ТЭЦа,
Ровно столько, чтоб мертвым согреться,
Ровно столько, чтоб глупо одеться,
Нацепить дурацкую шляпу,
Спрятать плечи, накрасить губы,
И, смеясь, повторять, что ты глупый!
В непонятных полотнах Дали
Мы смеемся, как пьяные дети,
Интуитивно чувствуя - впереди
Из яркого ситца - ЛЕТО!
Интуитивно чувствуя - впереди
Куча непрочитанных журналов,
Куча звонков телефонных
И радости в нескольких
Центнерах стеклотары...
В твоих бездонных глазах голубых
Столько грусти. Они из эфира.
Я сдаюсь. Я ныряю сквозь них
В это лето из амфетамина.
(с)
С тобой хоть однажды было такое?
Чтоб небо кружилось над головою,
Чтоб чёрные точки пред глазами
Метались огненными роями?
Чтоб воздух горло палил на вдохе,
Не достигая бьющихся лёгких,
И на лопатках прела рубаха,
Мокрая от безотчётного страха?
И ты сознаёшь: свалилось на темя
Такое, что вылечит только время,
Но в завтра тебе заглядывать жутко,
Ты хочешь вернуть минувшие сутки,
Где было уютно и так тепло,
Где ЭТО ещё не произошло...
..Бывало? И длилось больше, чем миг?
Тогда ты ОТЧАЯНИЕ постиг.
Каждый из нас ждёт в on-line, только одного человека, и у каждого он свой
чтобы заметить, как начинается непорядок, необязательно быть ученым.
хьюстон, у нас проблема. третьи сутки подряд горизонт остается черным.
каждый из нас носит в себе взлетную полосу и вокзал,
мы пока еще не забыли,
как это: когда поднимаешь к небу глаза - и глаза становятся голубыми,
и в ноги сквозь мертвый камень толкается палуба корабля.
пить эту синь и зелень во все зрачки,
говорить друг другу: Земля...
потому как - а что еще говорить друг другу,
если в каждом горит и бьется земная ось?
черная плоскодонка идет по лунному грунту, просвечивая насквозь.
хьюстон, у нас невозможная ночь, хочется что-нибудь видеть ясно:
гаснущий парус, серебряный спутник, призрака в капюшоне, чужое лицо,
хьюстон, все тихо, но отчего-то кажется, здесь опасно.
к этому можно привыкнуть, в конце концов,
перебирать неподвижную пыль, убивать тишину и скуку,
сниться друг другу гуляющими под дождем.
черная плоскодонка идет по лунному грунту.
хьюстон, у нас проблема: мы никого не ждем.
С Днем Рождения!
Эта вещь тебе, но к 6 августа...
"Олеандр"
Война – мать всего сущего
Доказанная Дарвином основа жизни
Разве в нас была бы сила, к свету несущая
Сопротивляться таким же тысячам?
Их удел – сгнить в болотах плиоцена
А мы обтекли, расправили лапы
Обрели хвост и мозг
И перешли на половое размноженье
Потом организовались,
придумали колесо, деньги и дубину.
И одна половина пошла грабить другую половину
О, да! Война – основа экономики
Это знает каждый школьник
Разве можно было бы в мирной жизни
Так легко превращать единичку в стольник?
Но мир становится гуманней год от года
И война потребовала другого подхода
Сначала это были битвы за веру,
Потом, когда вера иссякла, – за честь твоего отряда,
Но гуманизму прибавляли все больше и больше заряда
И вот – глянь! сытые лица ученых объясняют
Что эта война хороша, и она должна разом покончить
Со всеми войнами, которые только бывают
И вы согласились. И ушли. И погибли.
Но некоторые иногда возвращаются
И вы вернулись к мирной жизни, у вас маленький домик и работа на фабрике,
И дети хорошие
вечера теплы, а звезды – вишни в сахаре,
И однажды солнечным утром они уйдут в школу, вдоль дороги приплясывая,
и вы их больше никогда не увидите, потому что ваши глаза и их тела сожжет вспышка,
с самолета, про название которого вы и не слышали,
в котором какой-то улыбчивый п***р нажал на кнопку, просто исполняя приказ.
Так вы лишились своих глаз.
Хороших детей, маленького домика и фабрики.
Маркес сказал: Хуже всего то, что мы сами научились жить с насилием
Я бы на это ответил: А разве не сами мы молча об этом просили?
И безвластна смерть остаётся,
И все мертвецы нагие
Воссоединятся с живыми,
И в закате луны под ветром
Растворятся белые кости,
Загорятся во тьме предрассветной
На локтях и коленях звёзды,
И всплывёт всё, что сожрано морем,
И в безумие разум прорвётся,
Сгинуть могут любовники, но не Любовь,
И безвластна смерть остаётся.
И безвластна смерть остаётся.
Не умрут без сопротивления
Эти, волнами унесённые,
Эти, вздёрнутые на дыбу
И привязанные к колесу,
Пусть разорваны сухожилья –
И расколота надвое вера,
И зло, что исходит от Зверя,
Стрелой сквозь них пронесётся,
Но в осколки их не разбить никогда,
И безвластна смерть остаётся.
И безвластна смерть остаётся.
Пусть не слышно им крика чаек,
И прибой к берегам не рвётся,
И цветок не поднимет венчика
Навстречу стуку дождей,
Пусть безумны, мертвы как гвозди –
Расцветёт их букет железный,
Сквозь ковёр маргариток пробьётся,
И пока существует солнце –
Безвластна смерть остаётся.
(с)
Бывает все так классно,
Так классно прямо все. И тут - ба-бах — ужасно,
Ужасно стало все
И раз - опять - все классно,
Прям классно-классно все.
Ба-бах, опять ужасно,
Ужасно прямо все.
Но знай, все будет классно,
Пускай пока что все
Ужасно-преужасно,
Но будет классно все.
И точно, раз, все классно,
Так классно прямо все.
Но знай опять ужасно,
Ужасно будет все.
(с)
Владимир Горохов
"Но кажется, что это лишь игра с той стороны зеркального стекла..."
...Дайте руку мне, я ничего не вижу
Электра, Корделия или Лолита - кто ты?
кем бы ты ни была, подойди поближе
обними, подними бедолагу Лота
и сказала старшая младшей:
отец наш стар
нет того на земле
кто б вошел по обычаю всей земли
и оставил нам после себя
драгоценный дар
от которого взяли б начало
новые короли
и напоили отца своего вином -
старшая зачала Гоморру
младшая родила Содом...
(с)
Жестокость так же стара, как сама жизнь.
Да, есть робкие признаки смягчения жестокости - юмор и сострадание.
Они-то, пожалуй, и есть важнейшие изобретения человеческого гения.. (Дж.Уи.)